Жизнь графа Дмитрия Милютина

Анна Тютчева, оказавшись фрейлиной цесаревны Марии Александровны, внимательно приглядывалась к придворной жизни, вела дневник, и много мелочей и подробностей этой жизни было записано в ее воспоминаниях и дневнике. Поразило ее то, что самая ничтожная мелочь этой придворной жизни превращалась в событие исключительной важности. Каждое утро императрица пила кофе, и она не знала, где завтра она будет пить кофе, Николай Павлович понастроил этому «избалованному ребенку» множество «причудливых павильонов» в Ореанде, на Мельнице, в Избе, в Монплезире, в Хижине, в Шале, на Ферме, в Островском, на Озерках, на Бабьем Гоне, на Стрелке… И вот ей приходит мысль назначить свидание в каком-либо из этих павильонов, в Петергофе или Царском Селе стоит большой запряженный фургон с кипящим самоваром, с посудой, с булками, и, как только узнают, где будут пить кофе, туда устремляются и фургон, и десятки великих князей и княгинь, с фрейлинами, флигель-адъютантами, кавалерами и дамами, разряженными как будто едут на бал. Анна Тютчева вспоминала при этом известный анекдот про пастуха, которого спросили, что он будет делать, если станет королем. Пастух ответил, что он будет пасти своих овец верхом. «Громадное значение и грандиозные размеры, – думала Анна Тютчева, – которые принимают для них самые простые события в жизни – обеды, прогулки и семейные встречи, – требуют столько времени, столько внимания и сил, что их уже не хватает на более серьезные предметы… Часы бьют, – им надо быть на параде, в совете, на прогулке, в театре, на приеме и завести кукольную пружину данного часа. Не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце. Они, как в футляре, замкнуты в собственном существовании, созданном их ролью колес в огромной машине.

Чтобы сопротивляться ходу этой машины, нужна инициатива гения».

И все эти официальные церемонии были созданы при Николае Первом, который очень внимательно следил за поведением своих придворных. Как-то Анна Федоровна была приглашена на придворный вечер, явилась в точно назначенный час, тут же явился и Николай Павлович и, смотря на часы, сказал:

– По-видимому, сударыня, мы с вами единственные аккуратные люди в этом дворце!

На следующий день чиновник двора явился к каждому опоздавшему и велел расписаться за свое опоздание как признание своей вины.

Николай Павлович словно был создан быть самодержцем…

«Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными качествами, – вспоминала Анна Тютчева. – Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд, все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, – все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или законности ее. Он верил в нее со слепой верой фанатика, а ту безусловную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он сам себя считал на земле. Его самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верой совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии: сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне ее защищать его от посягательства рационализма и либеральных стремлений века – такова была священная миссия, к которой он считал себя призванной самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву».

Под влиянием новых идей вокруг мир обновлялся, люди боролись за индивидуальную свободу и свободный индивидуализм, а Николай Первый считал эти проявления «лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало». «Глубоко искренний в своих убеждениях, чисто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную Провидением, можно сказать, что Николай I был Дон Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом грозным и своенравным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века. Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарский характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещенный, хотя и лишенный широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего 30-летнего царствования тираном и деспотом, систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни». Он твердо знал, что управляет не только страной, но управляет и частной жизнью народа, его мыслями, совестью, он может сделать великую нацию автоматом, которым управляет самодержец. «Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом».