Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

В это же время Иосиф II вызвал в кабинет русского посла князя Дмитрия Голицына и сообщил ему о том, что он хотел бы послать Екатерине II письмо для укрепления дружеских отношений. Мария-Терезия тут же написала австрийскому послу в Париже, что император, шутя, намекнул ей о своем желании повидаться с русской императрицей, но она не может передать, насколько ей неприятен этот проект, который вызывает у нее отвращение и ужас. Мария-Терезия передала эту весть Марии-Антуанетте, второму сыну Леопольду Тосканскому, весть быстро разлетелась по родственникам, дошла и до князя Кауница, вершившего всеми делами империи, и он быстро составил подробную записку о том, чего стоит добиваться в разговорах с Екатериной II, – о возможном разделе турецких владений в Европе. Дошла весть и до Никиты Панина, почуявшего в этом визите, если он состоится, большую опасность для его многолетней программы внешней политики. Но Панин в подобный визит не верил.

– Если кто в глубине души до такой степени не расположен к Австрии, как мы в настоящее время, то едва ли можно ожидать какой-либо перемены, – сказал он прусскому послу графу Гёрцу, высказавшему свои опасения о перемене политического курса.

Фридрих II, получивший известия о возможном свидании Екатерины II с Иосифом II, решил делать вид, что ничего неприятного не происходит.

А подготовка визита Иосифа II в Могилев для свидания с Екатериной II активно продолжалась. «Мне хотелось бы знать, как все будет, – писал Иосиф II брату Леопольду, – в каком состоянии я найду Россию. Как бы то ни было, эта страна с начала века изменилась совершенно, была, так сказать, создана заново».

Екатерина II тоже предчувствовала, что в Могилеве произойдет что-то необычное, новое, ведь много лет с Австрией были натянутые, напряженные отношения. А тут такой поворот… Никита Панин устарел, его предложения ограниченны, однозначны, да и со стороны иностранных послов по его адресу раздается много критических слов.

Как известно, в Петербурге Никита Панин был лицом, официально заведовавшим внешними сношениями большого государства. Представители иностранных государств, пребывающие в Северной столице, уже не доверяют Панину, подозревая, что у этого человека только одни слова, а дела мало, в его суждениях трудно разобраться. Правда, французов и австрийцев можно заподозрить в некотором недоброжелательстве к решительному стороннику прусского союза. Но свидетельство, уже не подлежащее с этой точки зрения никакому подозрению, – это свидетельство англичан. Панин стоит за них так же, как за Пруссию. Однако и они высказываются в том же духе. Английский посол иной раз жаловался, как трудно увидеться и поговорить с первым министром: утром он недоступен, а после обеда на прогулке. Да и она сама, императрица, видится с ним только раз в неделю. Истинная причина, заставляющая ее держать на посту такого бездеятельного министра, – его нерадивость. Она не считает его достаточно деятельным, чтобы попытаться произвести переворот в пользу Павла, а ведь было дело, когда Павел вместе с великой княжной претендовали на императорский трон, и неудача постигла их только из-за того, что предатели выдали их, да прибавилась нерешительность братьев Паниных, подготовивших этот заговор. Английский посол жаловался в английское министерство иностранных дел: «Вы не поверите мне, если я скажу вам, что в сутки Панин посвящает не больше получаса делам, вверенным ему». Это послание тут же передали сначала ей, а потом послали в Великобританию. Как-то Екатерина занялась несколько мрачной игрой, состоявшей в предсказании, от чего может умереть то или другое из приближенных к ней лиц. Против фамилии Панина она написала: «Если ему случится поторопиться».