Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

Выехав из Петербурга, Николай Румянцев не мог отрешиться от мыслей, которые императрица внушила ему во время их разговора. «Доселе не понимают Германской империи, – размышлял Николай Румянцев по дороге в Берлин, – потому что судят о ней или лица, принадлежашие к ней и, следовательно, заинтересованные, или же французы – плохие наблюдатели, вследствие их суетливости. А Германию нельзя наблюдать без изучения, порой скучного и тяжелого. Немецкие министры засели на конституции своей империи. Заметив здесь какую-то канву республиканской формы, они стали раздувать эту идею: и все возмечтали о себе слишком много, любовь к отечеству выродилась в личный интерес, а личный интересен мелочен. И что же вышло? Вместо широкой идеи явились узкие мыслишки. То, что должно быть трудом министра, стало не более как делом педанта. Французам всюду чудится их Версаль. Они, правда, изучили фюрстов и их министров и получили перевес, но не могут сохранить его, ибо пасуют, как скоро заговорят о германской конституции. Ее трудно постигнуть: нужно изучать ее в книгах и в людях. Это может сделать русский: он посторонний для германских интересов, как француз, но обладает немецким прилежанием и обдуманной настойчивостью… Все, кто провожал меня в Берлин, восхищались прусским королем Фридрихом, хоть ему под семьдесят, но ум и память его просто великолепны, он полководец, он руководитель государства, которое из мелкого герцогства стало одним из крупных европейских государств, и ни одно из европейских решений не обходится без прусского короля. Отважный и хитрый немец, полководец, один из руководителей Семилетней войны, французским владеет лучше, чем немецким, воспитан на французской литературе и философии, переписывался с Вольтером и энциклопедистами… Но каков его итог?»

А чем он сам может похвастаться?

Александр Безбородко писал фельдмаршалу Румянцеву о положении Николая Румянцева в обществе малого двора: «…Быть праздным зрителем мелких сцен придворных или хотя бы актером в них с опасностью для себя никогда не было целью намерений. Он имел в виду всегда достигнуть употребление его к делу и преимущественно в дипломатическом корпусе: к сему он всегда приготовлял себя по склонности к чтениям книг и дел и содержанием себя в знании про связь в оных… Граф Николай Петрович имеет для него еще два неприятных свойства, первое: что он сын ваш, человека коего славе, сколько он завистлив и исполнен недоброхотства, я могу сам быть наилучшим свидетелем; второе: что он весь исполнен благородных мыслей…» (Письма А.А. Безбородко к графу П.А. Румянцеву. С. 82).

Неожиданно для него самого дурные слухи о Николае Румянцеве, в которых явно проглядывало стремление унизить, стали курсировать в дворцовых кругах. Особенно ярко это проявилось, когда Мария Федоровна стала выделять умного и яркого Николая Петровича. Она часто вызывала графа, давала ему поручения, по исполнении они подолгу разговаривали. Мария Федоровна, родив Александра и Константина, двух наследников русского престола, полностью отдалась наплыву любовных чувств. В «Русском биографическом словаре» скупо говорится об этих чувствах: «…а тем временем, отправляя придворную службу при Дворе великого князя, постепенно приобретал все более и более расположение не только последнего, но и его молодой супруги» (РБС. СПб., 1913. Т. 13. С. 495).

Александр Иванович Тургенев (1784–1845), друг и единомышленник П.Я. Чаадаева и многих известных литературных деятелей, собрал за свою жизнь книгу «Российский двор в XVIII веке», и его потомки опубликовали ее в XIX веке. Свидетельства английских и французских дипломатов в Петербурге в XVIII веке дают объективную и субъективную картину нравов и взаимоотношений в высшем обществе, пишут о русской императрице и главных ее сотрудниках. Вот лишь некоторые документы.