Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

И еще надо заметить, что система народоправства (по крайней мере, в шведском ее варианте) совершенно для войны не годна. Недаром римляне во время опасности государству назначали диктатора. Здесь же что получается? На одной стороне французский посол с большим мешком денег; на другой — русский, с мешком чуть поменьше; между ними суетятся депутаты риксдага в попытках урвать и там, и тут. Началась война России с Портой — шведы интригуют и спорят. Три года прошло, пока военная партия осилила! И тоже занялась празднословием. Еще год миновал, война кончилась — они же только-только убедили народ, что надобно браться за оружие. Остановиться королевству теперь так же трудно, как тяжелому возу, летящему галопом с крутой горы. Никем не уважаемый и не имеющий реальной власти король совершенно бессилен; да и никто другой, после отставки престарелого Арвида Горна, не способен твердою рукою натянуть вожжи.

Ныне, после прихода к власти мечтателей, жаждущих реванша над русскими, притязания сей державы далеко превзошли ее возможности. Разумные представления о соотношении военных сил с будущим противником уступили место вздорным фантазиям. Почему шведы, обыкновенно хладнокровные, вдруг поддались азарту, внушенному ловкими демагогами? Почему их государственное правление уподобилось приюту для скорбных умом? Бог весть. У меня в Стокгольме шпионов нету. Разве отмечу одну тенденцию. В последние несколько десятилетий наиболее одаренные шведские юноши все чаще предпочитают государственной службе коммерцию или науки. Двор и риксдаг из собрания лучших людей обращаются в ристалище корыстных и недалеких честолюбцев. Зато науки цветут: в прошлом году там основали академию, а еще до этого нашлись люди, стяжавшие внимание всей ученой Европы. Молодой доктор медицины Карл Линней напечатал в Лейдене труд, поименованный им «Система натуры» и претендующий на самые широкие обобщения касательно мироустройства. Начальник монетного двора Георг Брандт открыл в рудных залежах неизвестный доселе металл — и сам испугался того, что сделал. Субстанцию, названную кобальтом, он продолжал именовать полу- или псевдометаллом, хотя непредубежденным умам совершенно ясно было: сия скромность чрезмерна и неуместна.

Впрочем, не только шведы преуспевали на этом поприще. Разрезав первые страницы изданного в Базеле трактата под названием «Гидродинамика», я при некотором напряжении памяти вспомнил автора: скромного молодого человека, занимавшего в Санкт-Петербургской Академии кафедру математики, младшего отпрыска знаменитой в ученом мире семьи Бернулли. Черт побери! Где были мои глаза?! Когда бы знать заранее, что он так хорош — ничего бы не пожалел, чтобы иметь его в своей команде! Законы движения жидкостей, силы, действующие на обтекаемые предметы, работа водяных колес и насосов, — все это получило простое и ясное математическое описание. В том числе и мои давнишние опыты, кои делались наугад, на ощупь и как бы впотьмах, теперь оказались в сфере, освещенной ярким сиянием разума! Кстати, обобщение выводов Даниила Бернулли применительно к воздуху прямо-таки напрашивалось. Сходство и различие плотных и разреженных флюидов — предмет, над которым я размышлял еще юношей. Второй том сего труда, соответственно, мог бы именоваться «Аэродинамика» и трактовать о ветряных мельницах, действии парусов и полете птиц. Изложив эти соображения в письме к молодому ученому, предложил ему денежную помощь для проведения надлежащих изысканий. Вытесненный, вследствие неистребимых академических дрязг, из Петербурга, он вынужден был принять должность профессора анатомии и ботаники в своей Alma mater, сиречь Базельском университете, жить скромным академическим жалованьем и заниматься не тем, в чем наиболее силен. Меж нами завязалась оживленная содержательная переписка.

Не менее интенсивная корреспонденция возобновилась с бесконечно общительным Вольтером. Сей литератор живо интересовался моими приключениями на Востоке и щедро делился всевозможными новостями в ответ. В ту пору он обитал, большей частью, в Брюсселе и был весьма увлечен молодым королем Пруссии, принявшим корону в мае 1740 года. Знакомый с ним заочно, по переписке, со времени, когда Фридрих был еще наследным принцем, Вольтер год или два назад помог прусскому высочеству довести до совершенства полемический трактат против Макиавелли, осуждающий великого итальянца с моральной точки зрения. После восшествия сочинителя на престол голландский издатель Ван Дюрен, почуяв запах прибыли, пустил книгу в печать. Без разрешения автора — или авторов, если угодно, поскольку вклад француза выходил далеко за пределы обычного редактирования. Мнение образованного общества о прусском монархе после знакомства с трактатом поднялось прямо до небес. Наконец-то, все говорили, в Берлине вместо короля-солдафона воссел на престол король-философ. Нет никакого сомнения, что его подданных ждет благополучие, процветание и долговременный мир.