Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

От этого им захотелось сейчас же куда-то бежать, смеяться, шуметь, скорей окунуться в еще полусонный город, который едва дышит первыми возами огородников, который лениво приподымает железные веки булочных и молочных. Они оба почувствовали это одновременно и, не сговариваясь даже, вышли из комнаты. Спускаясь по темной лестнице, они смеялись. Трудно объяснить, почему именно они смеялись. Может быть, они радовались рассвету? Ведь смеется же, встречая солнце, на свой, на петушиный лад каждый уважающий себя петух. В темноте долго они разыскивали оконце с бодрствующей рыжей дамой. Андрей сказал Жанне:

— Знаешь, я тебе завидую: ты, наверное, через две недели будешь уже в Москве.

Но Жанна резко схватила его за руку — как раз в эту минуту она услышала рядом чье-то дыхание. Жанна ведь теперь должна была думать и за беспечного Андрея.

Наконец они нашли окошко. Рыжая дама, разумеется, сидела на своем посту. Взглянув на стенные часы, она деловито сказала:

— Хотя вы уже уходите, я должна считать с вас, как за всю ночь. Теперь пятый час, больше никто не придет. А вы ведь здесь с десяти.

Тогда они обрадовались, что на лестнице темно и что рыжая дама их не видит. Они направились к двери. Но Андрей натолкнулся на какую-то, взвизгнувшую при этом женщину. Он извинился и зажег спичку. Из его рук вылетел маленький свет.

Сколько может гореть спичка? Минуту, да и того меньше. Андрей ничего не заметил, кроме женщины и двери, которую он искал. Но Жанна успела оглянуться. Зачем она оглянулась? Ей не следовало бы оглядываться! Возле оконца стоял человек. И, увидав этого человека, Жанна вся задрожала. Он узнал ее. Он услышал слова хозяйки: «Ведь вы же здесь с десяти». Это он украл записку Андрея. Это он караулил их.

Человек, для которого эта встреча, по-видимому, была тоже не из приятных, быстро руками закрыл лицо. Какая тщетная уловка! Жанна могла бы и не узнать его лица, но руки… Разве можно, хоть раз увидав, забыть эти руки?

Когда они вышли на улицу, Андрей заметил, что Жанна чем-то взволнована.

— Жанна, что случилось?

Жанна не сразу ответила. Она оглянулась: нет, за ними никто не шел. Тогда, несколько успокоенная, она сказала:

— Ничего. Право же, ничего. Просто я увидела там человека с отвратительным лицом, то есть не с лицом, с руками.

Андрей ласково улыбнулся:

— Какая же ты нервная. Успокойся. Погляди на меня. Ты помнишь?.. Ну улыбнись!

Жанна поглядела. Жанна все помнила. Жанна улыбнулась. Она больше не думала о страшных руках.

Они шли и радовались раннему часу. Хорошо всегда так рано вставать, раньше всех. Париж совсем другой при дневном свете и без дневной суеты. Это новый Париж. Лавки заперты. Дома серьезны, просты и милы. Без витрин они, как разгримированные примадонны, которые в капотах нянчатся с детьми. Дома еще в домашнем мягком платье.

Кроме того, это час птиц. Им никто не мешает петь. Конечно, воробью или даже дрозду трудно перекричать автомобиль. А сейчас автомобилей нет и птицы поют вволю. Оказывается, в Париже очень много птиц. Оказывается, в Париже также очень много деревьев. И деревьям тоже никто не мешает дышать. В этот час город пахнет не бензином или прованским маслом кухмистерских, но морем. Легкий ветерок напоминает редким пешеходам: отсюда рукой подать до моря. А море чудесная вещь: там просторно, там много омаров.

Они дошли до главных рынков. Здесь было людно. Под сырыми сводами уже лежало все, что только могут проглотить в течение одного дня двадцать полицейских округов Парижа. Ветер не обманывал парижан: море было близко и в море было много омаров. Они находились здесь же, неодобрительно пошевеливая генеральскими усами и вытаращив свои самостоятельные глаза. Омары чрезвычайно походили на какого-то знаменитого маршала, не то на Жоффра, не то на Фоша, не то на обоих. Рядом с омарами покоились большущие рыбы: угри, напоминавшие пронырливых спекулянтов, камбала, казавшаяся заплывшей жиром рентьершой, и горы безобидных устриц. В стороне дремали любимицы покойного господина Раймонда Нея — первосортные улитки. Увидав их, Жанна невольно поморщилась.

В другом ряду лежали овощи. Ведь не одно море близко от Парижа. Коротель свидетельствовала о нежности зари. Артишоки пыжились и дулись. Был полон свежести глубокого утра обрызганный водой светло-зеленый салат.

Торговки ели суп и грели над дымившимися чашками озябшие пальцы. Андрею и Жанне никто не предложил ни омаров, ни артишоков. Вероятно, они не походили на солидных покупателей. Но как только они попали в цветочный ряд, торговки заверещали: «Фиалки, пармские фиалки, гиацинты, мимозы, подснежники, анемоны, десять су, двадцать су, покупайте у нас, у нас!»