Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Однако Халыбьеву не пришлось даже задуматься. На углу он увидел простоволосую особу, густо замаранную румянами. Несмотря на этот грим, было видно, что особе по крайней мере лет сорок, таким образом, только с большой натяжкой можно было применить к ней название «девочка». Лицо особы, кроме румян, покрытое еще и прыщами, походило на бутерброд с кетовой икрой. Шея откровенно сплетничала, что особа моется чрезвычайно редко, может быть, только когда идет дождь. Халыбьева обдало запахом сивухи и грязного белья. Одним словом, это был тот залежавшийся, подпорченный, дрянной товар, который остается на лотках к концу базарного дня. Вечером подобной особе надеяться не на что. Она должна караулить под утро людей, выпивших такое количество рома или кальвадоса, что им уже все равно на что лечь. Халыбьев видел хорошо, к кому он идет, но на этот раз капризный гость бара «Гаверни» не привередничал. Он даже не заинтересовался мастью особы. Хоть рыжая — все равно!

Он прошептал ей, как некогда Марго:

— Только скорей!

Теперь, однако, такая нетерпеливость не была вызвана шалостью Эроса. Халыбьев просто хотел попасть в пустую и темную комнату. Особа, которую звали неподобным именем «Шиши», повела кавалера в самый ближайший отель. Это было заведение рыжей дамы на улице Одесса. Халыбьев радовался темноте. Радовалась и Шиши: трущоба на улице Одесса ей казалась шикарной, она привыкла ходить с мужчинами в более скромные места, например на бульвар Эдгар-Кине, к кладбищенской стенке. Итак, все шло к общему благополучию.

Но на лестнице отеля, возле оконца, где бодрствовала рыжая дама, Халыбьев пережил несколько чрезвычайно неприятных минут. Менее всего он рассчитывал в этом притоне столкнуться с племянницей господина Нея. Услыхав русскую речь, он на всякий случай забился в угол. Кто-то говорил: «Ты скоро будешь в Москве». Но голос был незнакомым. Вдруг вспыхнула проклятая спичка. Халыбьев понял по лицу Жанны, что она узнала его. Это разбивало все планы Халыбьева, а планов у него было немало. Это заставило его лязгать зубами, как в лихорадке. Лучше бы он остался с пятнистым котом у кладбищенской стены.

Но жалеть о случившемся было поздно. Рыжая дама что-то говорила. И чтобы не показаться подозрительным, Халыбьев даже улыбнулся ей, хотя на лестнице было темно.

Номер одиннадцатый, за минуту перед этим расставшийся с Андреем и Жанной, покорно принял новую пару. Только дверь его жалобно проскрипела. Бедной комнате было нелегко. Всю жизнь знавшая одну мерзость и унижение, она этой ночью и вправду возомнила себя волшебным дворцом. Она привыкла к счастливым влюбленным. Вместе с Андреем она слышала запах смуглого плеча, запах горькой, горячей мимозы. Теперь, впуская Халыбьева и Шиши, комната вспомнила, что она только грязная, гадкая комната в отеле, куда приходят на один час сквернословить, храпеть и обливать подушки похотливой слюной. Вспомнив это, комната робко пожаловалась.

Халыбьев продолжал дрожать. Тогда Шиши, решившая, что он замерз, сказала:

— Вот я и разделась. Залезай-ка сюда! Я тебя мигом согрею.

В раздетом виде Шиши была еще страшней. Ее высохшие длинные руки свешивались на живот. От плеч, покрытых сыпью, рябило в глазах. Грязная рубашка была вся замарана, не то бурым вином, не то кровью. Халыбьев растерянно ответил ей:

— Я сейчас. Я пока что посижу здесь.

Шиши выругалась:

— Ты что это? Ты зачем, собственно говоря, меня привел?

Халыбьев дрожал. Он никак не мог принудить себя лечь рядом с Шиши. Дело было даже не в дефектах особы. Будь сейчас здесь известная брюнеточка, и то бы он, по всей вероятности, не двинулся с места. Кто его знает, о чем он думал, этот мрачный человек, дрожавший на стуле, но во всяком случае ему было не до любви. А Шиши все ждала. Положение становилось крайне щекотливым. Тогда вдруг ему явилась блестящая идея. Ах, дипломатический Поллукс из Черкасского переулка, наверное, одобрил бы его. Кротко улыбаясь, он сказал Шиши:

— Я сейчас, кошечка, не могу. У меня, видишь ли, живот болит, ужасно болит, сил нет…

Говоря это, он схватился за живот и начал крайне натурально стонать.

Шиши зевнула: ну, не может, так не может. Ей же меньше хлопот.

— Что ж, сиди, если хочешь, а пройдет, можешь сюда лезть. Только дай мне сейчас сто су.

Запрятав бумажку в чулок, Шиши немедленно уснула, Халыбьев же стал мыть в ржавом тазу свои прославленные руки. Он мыл их тщательно и долго. Вероятно, он был чересчур чистоплотен. Потом он снова сел на стул. Его мучили самые нелепые мысли: вдруг кто-нибудь заглянет в дверную щелку? Он сидит одетый. Это покажется странным. И Халыбьев, не желая расставаться ни с пиджаком, ни с жилетом, снял брюки. На нем остались шелковые кальсоны ярко-травяного цвета. Теперь видно было, как подрагивал его чуть округлый живот. Значит, и живот Халыбьева был тоже нервным.

За стенкой шла страшная возня. Да, отель на улице Одесса не был семейным учреждением. Среди хрипа и стонов до Халыбьева доходили два голоса:

— Ах, но ты же бык! Ты настоящий бык!

— Я тебя!.. Я тебя еще не так!..