Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Кончив танцевать, вспотевшие барышни ели трубочки с кремом и думали: в общем это, кажется, приятно, надо поскорее выйти замуж. Мамаши же обсуждали все нетто и брутто претендентов. Ведь сердца держателей «Мексикан Игль» и прочих бумаг котировались в дансинге «Май-Бой» ежедневно с четырех до шести, котировались в зависимости от того, как утром на бирже котировались акции.

Жанна хорошо придумала. Кто бы стал искать в этом светском дансинге вульгарного коммуниста? Коммунисты, как известно, если и развлекаются, то только в неподобных местах. Рыжеватых глаз вокруг не было. Но кто знает, может быть, они только сменились? Может быть, по большому людному залу снуют сейчас другие, черные или же серые? Они одеты как будто сносно. Но здесь все танцуют. И Жанна сказала:

— Надо танцевать. Только я ведь не знаю этих танцев.

Андрей как-то был вместе с Пуатра в танцульке на улице Гэтэ. Там не было ни финансистов, ни мамаш, поэтому там было весело. И шутник-шофер подговорил Андрея пуститься танцевать. Андрей, кажется, проявил хорошие способности, к концу вечера он уже умел, как все, ходить раскачиваясь, вовремя останавливаться и по-особому перебирать ногами. Вспомнив это, он храбро ответил:

— Ну, как-нибудь сойдет!

Они танцевали. Может быть, они делали это и не плохо, но все же они танцевали иначе, чем все. Так танцуют, пожалуй, в кабачках на улице Гэтэ, но не в дансинге «Май-Бой». Однако на них не смотрели. Все были заняты своим делом: финансисты коктейлями и приданым, мамаши акциями, дочки же приятным млением коленок.

Они танцевали. Жанна ведь должна быть сильной. Танцуя, все улыбаются, и Жанна тоже улыбалась: так их никто не заметит. Улыбаясь, она очень тихо шептала Андрею:

— Сейчас мы расстанемся!..

Как ей хотелось обнять Андрея, не по-танцевальному, нет, просто обнять, заплакать, плакать долго, выплакать всю боль расставания! Но она не делала этого. Она старательно делала па. Она улыбалась. А барабан рычал, а финансисты, как будто акциями, шуршали тонкими, сухими губами: «вы прекрасно танцуете джимми», а мамаши вслух считали франки и сердца, и не было конца этому тягучему злому танцу. Жанна же улыбалась.

Она чувствовала себя такой одинокой, брошенной, беззащитной, как будто этот зал — лабиринт на улице Тибумери. Они расстаются. И нельзя крикнуть барабану, финансистам, всему миру: «Перестаньте, замолчите! Мне больно! Мне больно до смерти!» Нельзя даже ничего сказать Андрею, ничего, кроме вот этого тихого:

— Сейчас мы…

И, говоря это, Жанна все так же беззаботно улыбалась. Посмотрите на нее! У этой барышни нет никаких печалей. С четырех до шести она танцует в дансинге «Май-Бой».

Выйдя на площадь, они сразу, как мыши, юркнули под землю. Они решили проехать по метрополитену несколько остановок и вылезти где-нибудь в пустом малолюдном месте, чтобы проверить, существуют ли еще рыжие глаза.

Под землей приторно пахло мылом. Изразцы стен неистово вопили: «Пейте Дюбоннэ!», как будто это было единственным назначением человека на белом свете. Люди мчались, подобно зверям во время лесного пожара, к душным вагонам. Они облепили Андрея и Жанну портфелями, свертками, покупками, шляпами, спинами. Они их разъединили. Теперь Жанна не могла даже сказать Андрею: «Я еще с тобой». А она хотела ему сказать это, это и еще другое: «Я буду всегда с тобой». Но между ними торчали люди. Они не могли говорить. Тогда Жанна улыбнулась Андрею. Ее сил еще хватило на эту улыбку. Люди, раздраженные теснотой и дневной работой, зло на нее покосились: ну к чему улыбаться? Жизнь совсем не такая веселая вещь! Они ведь ничего не знали, эти, стоявшие так близко, люди!

Андрей и Жанна вышли на станции «Распай», рядом с кладбищем. Вместе с ними вышла только одна старушонка, быстро проковылявшая в подъезд. Глаз не было. Были ли они там на авеню Клебер? Уж не показалось ли это Жанне после бессонной ночи? Все-таки они решили, что Андрею не следует ее провожать. Вокзалы — опасные места. Лучше проститься здесь.

Может быть, решить это и было легко, но выполнить, во всяком случае, было много труднее. Молча стояли они друг против друга, как незнакомые люди. Теперь они могли бы говорить: чужих между ними больше не было. Но они молчали. И, правда, о чем им было говорить? Ведь сейчас они должны расстаться! Вся их жизнь стыдливо нырнула в подворотню, не смея выглянуть оттуда со своими мелкими радостями или заботами. Жизнь чувствовала, что этим людям сейчас не до нее. Им казалось, что они уже расстались. Они жадно разглядывали друг друга, как разглядывают фотографии любимых и давно оставленных людей. Наконец Жанна сказала:

— Мне надо ехать. Ведь через час мой поезд.

Это сказала Жанна. Жанна ведь должна быть сильной. Андрей ничего не ответил. Его рука поймала руку Жанны. И они снова молчали. Но какой же мучительный, какой бредовой разговор вели две руки! Как они жаловались, как молили пощадить, как бились пришибленные насмерть, слабые человеческие руки.