Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

— Есть, детка, два Шалона: один на Сане, а другой на Марне.

Звали носильщиков. Продавали апельсины. Человек, который разбудил Андрея, вынул из портфеля маленькие наручники. Он быстро и деловито заковал руки Андрея, как будто запер шкатулку. После этого полицейские повели его в маленькую комнатку рядом со станционным телеграфом. Он ничего не спрашивал. Они ничего не говорили.

Андрею было очень скверно. Недомогание усиливалось. Короткие, отрывистые мысли, бродившие в тяжелой голове, казались одна страшней другой. Как глупо! Почти доехал. Восемьсот тысяч пропали. Это же преступление! Теперь сел надолго. Свяжут ли с делом Пуатра? А Жанна? Что будет с Жанной?.. Это тот глядел в окошко… Он — Цислас. Он едет в Грасс. Ерунда! Они все знают. Но почему с такой помпой? Что значат эти наручники? Хорошо бы снова уснуть…

Он пробовал сидя задремать. Но уснуть ему все же не дали. Под окном комнаты, где находился Андрей, собралась толпа зевак. Здесь были и солдаты, и рабочие, и приличные лавочники, и даже красномордый деревенский кюре. Все эти люди испуганно и зло заглядывали в окошко. Жандарм им что-то объяснял шепотом, так что Андрей его слов не слышал. Одна дама, в многоэтажной шляпке с целой, прицепленной к ней, перепелкой, ткнув в окошко зонтиком, завизжала:

— Я понимаю, что можно жаловаться, если человеку плохо живется. Но чтобы грабить, но чтобы убивать!.. Какие, однако, бывают на свете скоты!

Тогда кюре, просветленно улыбаясь, как будто он шептал «Ave Maria» или же пил в июльское утро холодный сидр, добродушно ответил ей:

— Вот ему пощекочут за это шею.

Андрей презрительно усмехнулся. Неугодно ли? В каком-то Шалоне-на-Сане до сих пор находятся люди, серьезно убежденные в том, что коммунисты грабят и убивают, что они бандиты. Но от восклицания кюре ему все же стало жутко. Это слишком напоминало недавний сон. Он даже попытался пощупать шею. Шея болела, он неловко повернулся или его продуло, когда он стоял у окна.

Толпа мало-помалу разбрелась по домам. Было уже поздно, и люди спешили в уютные комнаты с круглыми лампами и теплыми постелями. Андрей сидел на табуретке и бессмысленно, тупо глядел на портрет какого-то усатого генерала в кепи. Он лениво думал: а сколько лет этому генералу? Есть ли у него веснушки? Шеи, кажется, нет. Значит, ему уж никак нельзя пощекотать шею.

Наконец в комнату вошел жандарм:

— Идемте.

— Скажите, однако, почему меня задержали?

— Это вам там скажут.

— Где?

— Там, куда вас привезут.

Андрея снова посадили в вагон. И снова светлая коробка неслась среди пустых полей.

Но теперь по обе стороны Андрея сидели люди: штатский, арестовавший его, и другой, в полицейской форме. Они зорко следили за всяким движением арестованного, однако ведя при этом довольно легкомысленную беседу о каком-то обозрении в театре «Клиши». Штатский все время повторял одну и ту же фразу:

— Но когда она говорит «мяу», это удивительно остроумно.

С Андреем они не разговаривали. Андрей мог спокойно сидеть на скамье и думать. Он старался представить себе картину допроса. Если это в связи с Пуатра — дело дрянь. Тогда он откажется от дачи показания. Если же нет, надо всячески отпираться. Улик никаких. При нем нашли только деньги и паспорт. Но могут справиться в Риге. Что ж, и это не беда. На худой конец он отсидит несколько месяцев за фальшивый документ. Вот деньги. Как вызволить деньги? Если удастся убедить, что он Цислас, деньги вернут. Коммерсант. Грасс. Референции. Крупные закупки. В итоге Андрей успокоился. Положение было совсем не таким серьезным, как это показалось ему вначале со сна. По всей видимости, он выпутается. Надо только хорошо себя вести на допросе.

Они приехали в Париж рано утром. Возле вокзала уже ждала их тюремная каретка. Андрея посадили в крохотное отделение без окошек. Он слышал долгий грохот колес, но не видел, куда его везут. Вероятно, в префектуру. Даже когда раскрылась дверца и глаза резнул свет, он все же не мог опознать местность. Его провели сначала по большому двору с клумбами, а затем по длинным коридорам, свежо выкрашенным масляной краской. Запах и цвет напомнили ему больницу.

Наконец он очутился в уютном, светлом кабинете. За столом сидел высокий худощавый человек с лицом свежевыбритым и преисполненным крайнего скептицизма. Это был следователь господин Эли Рено.