Жизнь и книга (СИ)

В каюте, кроме меня, ехали норильчане-отпускники, пара лет пятидесяти и странная пожилая женщина, обликом не то травница, не то богомолка. Загорелая, худенькая, похожая на девочку, с тонкими косичками, с какими-то тряпичными в них ленточками и большими серыми глазами. На фоне загара особенно выделялись седина, глаза, выцветшая одежда. У нее были черные матерчатые перчатки, такие же штаны, поверх них простецкое платье, на голове чепчик, вроде платочка, завязанного по углам. На коленях она держала маленькую некрасивую собачку.

Норильчане всю дорогу ссорились. Жена демонстративно не разговаривала с мужем, а он уходил в машину, “мазду-фамилию”, стоящую на верхней палубе, и пил там в одиночестве. Возвращался раздраженный, багровый, с седыми лохмами над ушами, и всякий раз на него визгливо взлаивала собачка, которую еще долго пыталась утихомирить хозяйка. Было жарко.

В Лесосибирске все трое высадились, но едва я с облегчением растянулся на диване, в дверь постучали и проводница привела нового пассажира. Вошел коренастый малый лет сорока.

– Да лежи! – с каким-то естественным и беззлобным раздражением сказал он, ставя портфель и скидывая рюкзачок.

Лицо круглое, лоб в складках, складка на переносице, нависающий темно-русый с проседью ежик, глаза карие, живые, требовательные.

На его диване валялся мой пакет, я предупредительно потянулся к нему, он бросил: “Да ладно!” И мне стало вдруг необыкновенно легко с ним.

Я истомился по пиву, неуместному в катавасии с норильчанами и собачкой, и принес из буфета пару бутылок. За открывалкой надо было лезть в рундук, вставать не хотелось, вдобавок не хотелось выглядеть перед новым попутчиком безруким, и я приложился было открыть одну бутылку о другую.

– Обожди, открывашка же есть. – Мой сосед полез в портфель, перетянутый ремешком. И снова усталая и раздраженная интонация – казалось, его постоянно заставляют срезать какие-то лишние углы. Развязывал цепко и умело сильными, чуть подрагивающими пальцами. Ногти короткие и широкие почти до уродства. На левой руке между большим и указательным пальцами по всей кисти белый выпуклый шрам, рука будто проварена сваркой.

Звали его Сергеем. От пива он отказался отрывисто и не допуская препираний, что не помешало нам разговориться, напротив, ему, казалось, это давало особую и дорого стоющую свободу. Обычно после нескольких фраз ясно, кто перед тобой: рыбак, тракторист, охотник или просто кормилец в семье, работающий в кочегарке. С ним оказалось сложнее, все он знал, все было ему родным и само собой разумеющимся, но понятия: “работа, природа, женщина, семья” – сами по себе для него ничего не значили, значило умение сплавить их так, чтобы все засияло. При этом был у него широкий охват, он вольно обращался с профессиями, городами, и шло это от какой-то врожденной и самостоятельной силы, а не от личного опыта и не от книг, которые он читал и о которых судил, как о чем-то подсобном, кстати, хоть и резко, но почти всегда справедливо. И он совсем не походил на тех полуобразованных, что, хватанув вершков, потеряли почву и сидят всем чужие – режут по дереву или занимаются фотографией. Нет. У Сереги было и достоинство человека, осознающего свое место в жизни, и какой-то резкий, до дна проламывающий взгляд.

Он открыл вторую бутылку и снова отказался:

– Я-то в сухом доке. А до этого-то крепко закладывал, был дело.

– Понятно. И как бросил?

Сергей улегся на верхней полке, повозился сильным телом, примяв, облежав матрас. На реке раздался гудок, Серега глянул в окно:

– Танкер “Ленанефть”, две тыщи полста пятая. У меня на ней третий штурман кент.

За окном плыл берег с избенкой на краю ельника, на реке рядом с бакеном висела на самолове казанка, мужик, свесившись, перебирался по хребтине, женщина в платке упиралась веслом.

– Вишь как: и бабу на рыбалку таскает... – Сергей еще повозился на своем матрасе. – А ты из Бахты, значит? – Спросил меня: мол, а не такой-то будешь?

– Он самый и есть.

– Я-ясно, – протянул он, потягиваясь и удовлетворенно улыбаясь. – Ну вот, слушай – история тебе для рассказа.

2