Жизнь и книга (СИ)

Поздней осенью я забрасывал Витю на охоту. Довез до места, где река замерзла, с разгону залез лодкой на лед, и она стояла косо, задеря нос, корма выдавалась в Бахту, собирая свежий ледок, и в кристальной воде неподвижно синел сапог мотора. Выпивать мы начали еще в пути, а теперь кончали остатки. Бакланили разогретые водкой, дорогой, с нажаренными ледяным ветром рожами, обсуждали что-то текучее, интересное: работу мотора, ледовую обстановку, – и вдруг Витя, помолчав, спросил про моих родных – живы ли? Отвернулся, вытер рукавом глаза. И добавил трезвым и спокойным голосом:

– Ты не смотри на слезы эти – это не водка говорит. Просто тяжело за один год обоих родителей потерять.

Витина жена Татьяна работала учительницей, и было у них трое ребятишек. Таня была симпатичной, норовистой и самоуверенной женщиной, но жили они бурно и дружно, потому что Витя ее по-настоящему любил и семья для него значила все. Охотники даже подсмеивались: мол, не настоящий уже промысловик, все норовит из тайги в деревню удрать. Вернувшись из тайги, сидел, облепленный ребятишками, светясь от счастья. Бывало, ссорились с Татьяной – в основном на почве ее ревности к друзьям-охотникам, но все равно – семья была, и с большой буквы семья.

Когда стала разваливаться система пушного промысла и охотники из зажиточных превратились в полунищих, Татьяна начала пилить Витю, что он мало зарабатывает, и подбивать уехать куда-нибудь поближе к цивилизации: дескать, Бахта – дыра, и детей здесь не выучишь. Витя и слушать не хотел – рыбак и охотник, вне этой жизни он себя не мыслил.

Весной Татьяна поехала в Красноярск на курсы повышения квалификации. Позже выяснилось, что она ехала не квалификацию повышать, а искать новое жилье и работу. Найдя, она сообщила об этом Вите, приехала, забрала детей и попрощалась:

– Адрес знаешь, захочешь – приезжай.

Осенью Витя много пил и по пьянке застудил седалищный нерв – стали болеть ноги. Заехал в тайгу, и там его скрутило так, что он еле дотащился до избушки, где лежал несколько дней, пока его не вывезли на снегоходе два брата-охотника, случайно оказавшиеся рядом, – завозили в соседнюю избушку отца-пенсионера. Ползимы Виктор пролежал в туруханской больнице. Сезон пропал. Летом ездил к Татьяне. Мучился, не знал, как жить. Решил, что будет охотиться в Бахте и ездить к семье за тысячу верст.

Прошлой зимой выбрался под Новый год из тайги. Поехал во вторник, чтобы в четверг на почтовом вертолете лететь – так скучал по семье. Стоял мороз, и мужики по рации уговаривали переждать денек – “оттеплит, потом все вместе и выедем”. Но он торопился. Выезжал на “буране” с санями, привязав к ним еще и нарточку. Реку завалило пухляком, да еще вода страшенная под снегом, и пришлось бросить нарточку, потом сани, а потом напротив деревни и “буран” и прийти домой пешком.

В среду у Вити собрались гости, все приличные мужики с женами, разошлись часу во втором, посидели хорошо, особо и не напились, долго прощались, толклись под морозными звездами на крыльце. Настроение испортил пьяный сосед Серега, полез к Вите: “Я к тебе в гости пришел”. Витя прогнал его взашей.

В три часа ночи Витин дом горел костром. Хоть и мороз был градусов в сорок пять, жар не подпускал и метров на десять. Когда развалили стены, искали на койке – там было пусто, а потом близкий Витин товарищ, Василий, во время пожара находившийся в состоянии какого-то горестного азарта, нашарил у койки на полу черную груду:

– Одеяло вроде... Кочергой копнул – белое, вата, что ли...

Потом не нашли на месте карабин, потом оказалось, что “мутный” сосед Серега странно себя вел (часа в три постучался к председателю с криком: “Витька горит!”). Пропали еще соболя, лежавшие в мешке в сенях – в сени вломились, когда те еще только занимались пламенем.

После долго обсуждали случившееся, особенно не давала покоя тяжелая Витина дорога и брошенные по очереди нарта, сани и “буран”.

– Будто держало его что-то! – с силой сказал Василий. И повторил: – Грю, прям будто что-то держало!

Я частенько вспоминаю эти слова: “будто держало его” – тогда они казались расхожими, а позже думалось: и впрямь не пускала, упругой силой держала Витю за сердце чистая таежная жизнь, а он все не слушал ее, продирался сквозь тугой морозный воздух, бросая по пути лишнее...

Дядя Петя умер перед самым отъездом, его “Феня не пустила”. Витя тоже накануне отъезда погиб, и тоже будто не пускало его: то ли тетя Феня, то ли дядя Петя, то ли вся жизнь прежняя. Можно еще долго рассуждать, аллегории подводить... Можно писателя приплести (дескать, перевязал судьбы героев рассказом), придать литературе роль загадочно-важную, влезть со своим рассказишком в провидцы ли, в какие другие задельщики судеб. Все можно. Только перед Витей стыдно и перед жизнью, которая в сто раз изобретательней и горше любой литературы.