Жизнь и любовь дьяволицы

По прошествии примерно шести недель он пришел к выводу, что ей просто цены нет — в сравнении с другими женщинами она чистый бриллиант. При ее росте и габаритах двигалась она на удивление бесшумно. У него появилась робкая надежда, что, может, она останется у него насовсем. Он принялся соблазнять ее разными вкусными вещами — поначалу это были брусочки сыра, яблоки, но потом он стал захаживать в магазин на углу и приносить ей оттуда ватрушки с вареньем и слоеные пирожки с яблоками. Дороговато, спору нет, но чем быстрее она сбросит вес, тем скорее покинет его.

Ему открылось, что, пожалуй, можно получать от жизни удовольствие, не впадая в беспутство. Он согласился принять бутылку хереса — подношение одной из его прихожанок, которая, как выяснилось впоследствии, отдала троих детей (включая одного еще не родившегося) на усыновление. Все попали в семьи к добропорядочным христианам, проживающим, правда, в Ливане. Он пригласил Молли спуститься вниз с ее чердака и помочь ему справиться с угощением. Огонь в его запавших глазах полыхал в тот день не так яростно, а в ее глазах мелькал красноватый отсвет. Снаружи громыхали громадины-трейлеры, в доме звенели чашки и качались люстры, как при землетрясении. В этом доме никогда не бывало абсолютно темно и тихо — даром что его населяли призраки из непроглядной глуби веков.

— Как зовут вашу прихожанку? — спросила Молли.

— Вики, если не ошибаюсь, — ответил отец Фергюсон, и Молли подняла бокал.

— Сколько она за них получила? — спросила она.

— Даже в Брэдвелл-парке, — ответствовал отец Фергюсон, — женщины не торгуют своими детьми!

— И напрасно, — сказала Молли.

Вдвоем они уговорили всю бутылку.

— Иисус обратил воду в вино, — напомнила Молли. — Значит, не видел в нем большого зла.

— Верно подмечено, — сказал отец Фергюсон и открыл вторую бутылку, которая так кстати оказалась у Молли с собой. Сама она пить больше не стала, сославшись на диету, и ему пришлось управляться в одиночку.

— Раз открыли — надо пить, — сказала Молли, — а то выдохнется.

Отец Фергюсон на днях получил от епископа послание, в котором ему предлагалось, во-первых, не вступать ни в какой контакт с прессой без предварительной консультации с начальством, а во-вторых, серьезно задуматься, не обуяла ли его греховная гордыня.

— Разве можно, оставаясь смиренным, улучшить сей мир? — недоумевал он.

— Нельзя, конечно, — согласилась она, тем самым словно разрешая ему грешить дальше. — И потом, что значит гордыня? Слово, не больше, звук пустой. Да я совершенно уверена: у вас просто есть чувство собственного достоинства, а вот кто одержим гордыней, так это ваш епископ.

— А разве можно, соблюдая обет безбрачия, познать самого себя?

— Нельзя! — подтвердила она, тем самым как бы оправдывая фривольный ход его мыслей.

Он испытующе посмотрел на нее. Два ряда дешевых, временных зубов зазывно сверкнули в полумраке.

— Согласитесь выйти за меня замуж? — спросил он.

Она ошарашенно смотрела на него.

— Я имею в виду гражданский брак. И пускай попробуют отлучить меня, если посмеют!

Тут он краем глаза уловил — вернее, ему так показалось — какое-то беспокойное движение наверху, в галерее: будто фигуры в капюшонах бродили там взад и вперед. Он не сомневался, что это не более чем игра воображения, а может, следствие винных паров — он ведь не имел привычки к алкоголю.

— Вы ничего не заметили там, наверху? — спросил он.

— Ровным счетом ничего. — (Но она-таки заметила.) — Привидения мерещатся тем, кто чувствует за собой вину, — добавила она, и он подумал, что, наверное, она права.

Она сказала, что не выйдет за него — не может: она уже замужем, а по ее глубокому убеждению, в брак нужно вступать один раз на всю жизнь, до самой смерти. Что же касается всего остального — есть ведь и другие способы устроить совместное житье-бытье и помочь ему лучше познать самого себя и более успешно справляться с обязанностями приходского священника, — тут, как говорится, поживем — увидим.

Отец Фергюсон никак не ожидал, что его предложение может встретить отпор. Получалось, что священнослужителю мало отстоять право вступать в брак, чтобы в плотском союзе познавать противоположный пол, — получалось, что надо еще суметь вступить в брак, найти ту, которая согласится разделить с ним ложе. Он начинал понимать всю сложность земного бытия.

— Видите ли, в чем дело, — сказал он, — чтобы я как мужчина подарил свое целомудрие вам как женщине, нужны иные основания, чем, скажем, минутный порыв, — о зове плоти тут и говорить не приходится. Наш союз виделся мне как воплощение чистой идеи: союз людей, столь несхожих физически, нельзя трактовать иначе как единение душ — моей и вашей. Я предлагаю вам частицу моей бессмертной души — это высшая жертва.

— Какой вы настойчивый! — сказала она, давая понять, что готова уступить его настойчивости. При этих словах теснившиеся наверху призраки пришли в ужасное смятение, но она устремила в их сторону бесстрашный взгляд, и они испарились, слились с пустотой, а он, взяв ее за руку, повел в свою комнату.