Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Что касается меня, то я постоянно делаю ему эту любезность, прилагая все усилия к тому, чтобы держать его воображение в таком же деятельном состоянии, как и мое собственное.

Теперь его очередь; – я дал ему подробное описание неприглядного падения доктора Слопа и его неприглядного появления в гостиной; – – пусть же теперь воображение читателя работает некоторое время без посторонней помощи.

Пусть читатель вообразит, что доктор Слоп рассказал свое приключение, – такими словами и с такими преувеличениями, как будет угодно его фантазии. – – Пусть предположит он, что Обадия тоже рассказал, что с ним случилось, сопровождая свой рассказ такими жалостными гримасами притворного сочувствия, какие, по мнению читателя, наиболее подходят для противопоставления двух этих фигур. – Пусть он вообразит, что отец мой поднялся наверх узнать о состоянии моей матери; – и, для завершения этой работы фантазии, – пусть он вообразит себе доктора умытого, – – вычищенного, – – выслушавшего соболезнования, поздравления, – обутого в шлепанцы Обадии – и в таком виде направляющегося к дверям с намерением сейчас же приступить к делу.

Тихонько! – тихонько, почтенный доктор Слоп! – удержи твою родовспомогательную руку; – засунь ее осторожно за пазуху, чтобы она оставалась теплой; – ты недостаточно ясно знаешь, какие препятствия, – неотчетливо представляешь себе, какие скрытые причины мешают ее манипуляциям! – Был ли ты, доктор Слоп, – был ли ты посвящен в тайные статьи торжественного договора, который привел тебя сюда? Известно ли тебе, что в эту самую минуту дочь Люцины[100] занята своим делом у тебя над головой? Увы! – это совершенная истина. – Кроме того, великий сын Пилумна[101], что ты в состоянии сделать? – – Ты пришел сюда невооруженным; – ты оставил дома tire-t^ete, – недавно изобретенные акушерские щипцы, – крошет, – шприц и все принадлежащие тебе инструменты спасения и освобождения. – – – Боже мой! в эту минуту они висят в зеленом байковом мешке, между двумя пистолетами, у изголовья твоей кровати! – Звони; зови; – вели Обадии сесть на каретную лошадь и скакать за ними во весь опор.

– Поторопись, Обадия, – проговорил мой отец, – я дам тебе крону! – А я другую, – сказал дядя Тоби.

Глава XII

– Ваше внезапное и неожиданное прибытие, – сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу (они сидели втроем у камина, когда дядя Тоби начал говорить), – тотчас же привело мне на мысль великого Стевина, который, надо вам сказать, один из любимых моих писателей. – – В таком случае, – заявил мой отец, прибегая к доводу, ad crumenam, – – ставлю двадцать гиней против одной кроны (которую получит Обадия, когда вернется), что этот Стевин был каким-нибудь инженером, – или писал что-нибудь – прямо или косвенно – об искусстве фортификации.

– Это правда, – отвечал дядя Тоби. – Я так и знал, – сказал отец, – хоть я, клянусь, не вижу, какая может быть связь между внезапным приходом доктора Слопа и трактатом о фортификации: – тем не менее я этого опасался. – – О чем бы мы ни говорили, братец, – пусть предмет разговора будет самым чуждым и неподходящим для вашей излюбленной темы, – вы непременно на нее собьетесь. Я не желаю, братец Тоби, – продолжал отец, – решительно не желаю до такой степени засорять себе голову куртинами и горнверками[102]. – – – О, я в этом уверен! – воскликнул доктор Слоп, перебивая его, и громко расхохотался, довольный своим каламбуром.

Даже критик Деннис[103] не чувствовал столь глубокого отвращения, как мой отец, к каламбурам и ко всему, что их напоминало, – – они его всегда раздражали; – но прервать каламбуром серьезное рассуждение было, по его словам, все равно что дать щелчка по носу; – он не видел никакой разницы.