Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Мистер Тристрам Шенди, свидетельствуя свое почтение господам де Муану, де Роминьи и де Марсильи, надеется, что все они хорошо почивали ночью после столь утомительного совещания. — Он спрашивает, не будет ли проще и надежнее всех гомункулов окрестить единым махом на авось при помощи впрыскивания, немедленно после церемонии бракосочетания, но до его завершительного акта; — при условии, как и в вышеприведенном документе, чтобы каждый из гомункулов, если самочувствие его будет хорошее и он благополучно появится потом на свет, был бы окрещен вновь (sous condition[55]) — — и, кроме того, постановить, что операция будет произведена (а это мистер Шенди считает возможным) par le moyen d’une petite canule и sans faire aucun tort au père[56].

Глава XXI

— Интересно знать, что это за шум и беготня у них наверху, — проговорил мой отец, обращаясь после полуторачасового молчания к дяде Тоби, — который, надо вам сказать, сидел по другую сторону камина, покуривая все время свою трубку в немом созерцании новой пары красовавшихся на нем черных плисовых штанов. — Что у них там творится, братец? — сказал мой отец. — Мы едва можем слышать друг друга.

— Я думаю, — отвечал дядя Тоби, вынимая при этих словах изо рта трубку и ударяя два-три раза головкой о ноготь большого пальца левой руки, — я думаю… — сказал он. — Но, чтобы вы правильно поняли мысли дяди Тоби об этом предмете, вас надо сперва немного познакомить с его характером, контуры которого я вам сейчас набросаю, после чего разговор между ним и моим отцом может благополучно продолжаться.

— Скажите, как назывался человек, — я пишу так торопливо, что мне некогда рыться в памяти или в книгах, — впервые сделавший наблюдение, «что погода и климат у нас крайне непостоянны»? Кто бы он ни был, а наблюдение его совершенно правильно. — Но вывод из него, а именно «что этому обстоятельству обязаны мы таким разнообразием странных и чудных характеров», — принадлежит не ему; — он сделан был другим человеком, по крайней мере, лет полтораста спустя… Далее, что этот богатый склад самобытного материала является истинной и естественной причиной огромного превосходства наших комедий над французскими и всеми вообще, которые были или могли быть написаны на континенте, — это открытие произведено было лишь в середине царствования короля Вильгельма, — когда великий Драйден (если не ошибаюсь) счастливо напал на него в одном из своих длинных предисловий. Правда, в конце царствования королевы Анны великий Аддисон взял его под свое покровительство и полнее истолковал публике в двух-трех номерах своего «Зрителя»; но само открытие принадлежало не ему. — Затем, в-четвертых и в-последних, наблюдение, что вышеотмеченная странная беспорядочность нашего климата, порождающая такую странную беспорядочность наших характеров, — в некотором роде нас вознаграждает, давая нам материал для веселого развлечения, когда погода не позволяет выходить из дому, — это наблюдение мое собственное, — оно было произведено мной в дождливую погоду сегодня, 26 марта 1759 года, между девятью и десятью часами утра.

Таким-то образом, — таким-то образом, мои сотрудники и товарищи на великом поле нашего просвещения, жатва которого зреет на наших глазах, — таким-то образом, медленными шагами случайного приращения, наши физические, метафизические, физиологические, полемические, навигационные, математические, энигматические, технические, биографические, драматические, химические и акушерские знания, с пятьюдесятью другими их отраслями (большинство которых, подобно перечисленным, кончается на ический), в течение двух с лишним последних столетий постепенно всползали на ту ακμη[57] своего совершенства, от которой, если позволительно судить но их успехам за последние семь лет, мы, наверно, уже недалеко.

Когда мы ее достигнем, то, надо надеяться, положен будет конец всякому писанию, — а прекращение писания положит конец всякому чтению: — что со временем, — как война рождает бедность, а бедность — мир, — должно положить конец всякого рода наукам; а потом — нам придется начинать все сначала; или, другими словами, мы окажемся на том самом месте, с которого двинулись в путь.

— Счастливое, трижды счастливое время! Я бы только желал, чтобы эпоха моего зачатия (а также образ и способ его) была немного иной, — или чтобы ее можно было без какого-либо неудобства для моего отца или моей матери отсрочить на двадцать — двадцать пять лет, когда перед писателями, надо думать, откроются некоторые перспективы в литературном мире.

Но я забыл о моем дяде Тоби, которому пришлось все это время вытряхивать золу из своей курительной трубки.