Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

— Если бы вы были японцы и ушли из-под караула, то последствия были бы для вас весьма дурны. Но вы — иностранцы, не знающие наших законов. Однако я не могу ручаться, как ваш поступок будет принят правительством в Эддо.

На этом допрос окончился, и пленников повели к общей городской тюрьме, которая находилась довольно далеко от замка.

День разгулялся. Косые лучи заходящего солнца бросали от деревьев длинные тени. Стояла ласковая тишина. В садах с омытых дождем яблонь еще падали прозрачные капли воды. В воздухе плавал густой запах бальзамических тополей, что росли вдоль улицы. В такой вечер было особенно тягостно итти в тюрьму.

Но Василии Михайлович с твердостью и необыкновенной страстностью неожиданно обратился к Хлебникову:

— А знаете, Андрей Ильич, во мне все ж таки живет надежда, что в конце концов мы освободимся и возвратимся в Россию. Вот увидите!

На это Хлебников, вовсе не ощущавший в себе в эту минуту дара предвидении, вздохнув, ответил:

— Дай-то бог...

— Да, да! — горячо продолжал Василий Михайлович. — Верьте мне. Вы видите, как они мягко обошлись с нами. Не думайте, что это проистекает от их доброты. Они боятся нас. Не нас, конечно, семерых связанных веревками пленников, — они боятся силы Российской державы. Они верят, что в Охотске стоят наши корабли, что наша эскадра может притти и наказать их! Так пусть же, пусть дрожат и боятся! Мне сие доставляет радость!

И впервые за время бегства он улыбнулся.

Глава двадцатая ПРЕДАТЕЛЬСТВО МУРА

Тюрьма, в которую теперь привели беглецов, представляла собою такой же самый сараи, обнесенный двойным частоколом, как и оксио. Только вместо двух клетушек здесь их было четыре. Тюремный надзиратель, он же и палач, Казиски развязал и самолично обыскал всех беглецов, заставив их раздеться до рубашки. Затем он запер Василия Михайловича в самую малую клетку, наиболее темную, а Хлебникова — в другую, находящуюся рядом, немного просторнее и светлее первой. В третьей клетке, рядом с Хлебниковым, помещался какой-то японец. А в четвертую, самую просторную, он посадил матросов.

Клетки стояли так близко одна от другой, что узники могли переговариваться между собой. Они этим воспользовались немедленно. Первым вступил в разговор сосед Хлебникова, японец. Он нашел нужным сообщить, что через несколько дней его выпустит, — Василий Михайлович и Хлебников уже немного говорили и достаточно понимали по-японски.

Разговорившись, японец угостил Хлебникова большим куском соленой рыбы, передав его через решетку клетки. Хлебников тотчас же поделился этим лакомством с Василием Михайловичем: оба после десятидневного голодания еще никак не могли наесться.

Снова наступила тюремная ночь. Какая это была тюремная ночь по счету, и сколько их предстояло еще впереди?

Эта мысль могла бы лишить сна и покоя всякого. Но русские узники были так измучены и истощены десятидневными скитаниями по горам Матсмая, что сразу уснули прямо на полу, застланном цыновками, ибо скамеек здесь не было.

Теперь пленников содержали строго, кормили плохо — все больше похлебками из морской капусты и дикой зелени. Однако неприятнее всего было другое: сосед-японец, который угощал Хлебникова соленой рыбой, оказался воришкой, присужденным к ста ударам палками.

Наказание он получал «в рассрочку». Его выводили во двор, палач Казиски начинал его бить, и пленники должны были слушать глухие удары бамбуковой палки и истошные кряки избиваемого.

После экзекуции вора приводили в тюрьму, и здесь тюремщики плевали ему на спину и растирали слюну ладонями, думая, что после этого раны заживут быстрее. А когда спина подживала, его снова выводили во двор и снова давали ему двадцать пять палок.

Моряки боялись, как бы и их, по японским законам, не приговорили к этому позорному наказанию. Матросы просили Василия Михайловича поговорить о том с Теске.

— Это вас, русских, не касается, — отвечал Теске. — По японским законам иностранцев палками не бьют.

Но матросы не верили. Тогда Теске, в доказательство справедливости своих слов, привел в тюрьму городского судью, который подтвердил, что это правда.

— Русским не надо беспокоиться, — сказал судья, — когда какого-либо японца немного бьют палками по спине. Мы бьем только тех иностранцев, которые хотят проповедывать японцам христианскую веру. Против таких у нас самые суровые законы. Вы же не собираетесь проповедывать у нас религию Христоса-попа?

— Отнюдь нет, — отвечал Василий Михайлович. — Каждый народ имеет право верить по-своему. Но почему у вас такое озлобление против христиан? Ведь среди японцев есть также люди разной веры: есть буддисты, есть люди, что почитают многих богов и духов, коих вы зовете Ками, а айны и вовсе поклоняются, сами точно не зная чему. Однако вы их не преследуете.