Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

От себя Василий Михайлович послал с Симановым записку, в которой обращался к Рикорду и другим офицерам «Дианы» со следующими словами:

«Знайте, где честь и польза отечества требуют, там я свою жизнь в копейку не ставлю, а посему и вы меня не должны щадить в таких случаях. Ужасаюсь при одной мысли, что ты, любезный Петр Иванович, и твои помощники, кои столько старались при нашем освобождении, можете быть сами взяты в плен. Будьте осторожны. Желал бы вас всех видеть и обнять на «Диане» или на родине, но здесь — боже оборони! Хочу лучше умереть самой мучительной смертью, нежели видеть кого-либо из моих соотечественников в подобном несчастье, а не только друзей моих».

Через несколько дней Сампео-Такакахи и Кумаджеро отплыли на Кунашир, взяв с собою Симанова и Алексея.

То был день величайшей радости для Головнина и его товарищей, томившихся в плену.

Матросы целовались друг с другом. Великан Макаров плакал, как ребенок.

Была и еще одна новость, которая возбудила у Василия Михайловича удивление перед обычаями японской страны. Буньиос простил всех караульных солдат, которые за побег русских были лишены почетного для каждого японца наследственного звания досина, то-есть солдата.

Среди пострадавших солдат был и японец, известный среди пленников под кличкой Детоубийца. Говорили, что этот с виду добродушный и вовсе не такой жестокий человек убил своего собственного ребенка, потому что тот родился хилым и все время болел. Никто из японцев не осудил отца за это ужасное преступление, и сам Детоубийца никогда не выражал по сему поводу никаких угрызений совести.

Но зато, будучи лишен звания солдата, он облачился в траур, то-есть перестал брить волосы на голове и лице и стричь ногти. В таком одичалом виде он не один раз являлся к пленникам и упрекал их в своем несчастье, говоря, что верой и правдой служил своему императору, подписав присягу ему кровью, взятой из собственной руки. И вот что с ним сделали русские...

Теперь он явился в оксио гладко выбритый, с подстриженными ногтями, веселый и улыбающийся и с гордостью заявил, что он снова солдат.

Глава двадцать пятая ДРУЖБА НЕ ЗНАЕТ ПРЕГРАД

Стоя на вахтенной скамье, Рикорд с большим волнением вновь вводил «Диану» в столь знакомую ему Кунаширскую бухту. По-прежнему над плоским песчаным берегом возвышалась кунаширская крепость, молчаливая, как бы притаившаяся за своими полосатыми занавесками. По-прежнему Рикорд был полон тревоги за судьбу своего друга и всех русских узников.

Всю ночь он провел на палубе. Ночь выдалась, как и в прошлый его приход, тихая, лунная.

Такатаи-Кахи, возвратившемуся на родину после года отсутствия, тоже, видимо, не спалось. Он вышел наверх и стал ходить по палубе вместе с Рикордом. Рикорд молчал, погруженный в мысли о том, что будет завтра, не обманули ли его снова японцы, удастся ли ему что-нибудь узнать...

Затем он обратился к Такатаи-Кахи:

— Кого же пошлем завтра на берег с моим письмом? Такатаи-Кахи немного подумал.

— Пусть это будет Тасимара или Киосинши, — сказал он. — Оба — мои старые матросы и люди, преданные мне.

— А ручаешься ли ты, что они возвратятся на шлюп?

— Не знаю, — ответил Такатаи-Кахи. — Ручаться за то, что начальник острова отпустит их к нам, я не могу.

Неопределенный и уклончивый ответ японца, его тихий, вкрадчивый голос показались Рикорду весьма подозрительными. Нервы его были сильно напряжены. Терпение истощено до крайнего предела.

— Как он может не отпустить? — почти крикнул он. — В таком случае я объявлю действия кунаширского начальника неприязненными и уйду, прихватив и тебя, в Охотск, откуда этим же летом придет несколько военных судов требовать вооруженной рукой освобождения пленных! Ответа я буду ждать только три дня.

Услышав эти слова, Такатаи-Кахи сделал резкое движение, будто хотел броситься на своего собеседника, но сдержался, притих. Рикорд в темноте не мог видеть выражения его лица, но почувствовал, что японец сильно волнуется. Японец, видимо, что-то хотел сказать, но передумал, повернулся и ушел в свою каюту.

Утром, бледный, с помятым и расстроенным лицом, — должно быть, он не спал всю ночь, — Такатаи-Кахи обратился к Рикорду с такой речью: