Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Но перед тем как пересесть в другую шлюпку, он вынул из кармана белый носовой платок, разрезал его пополам ножом, взятым у матроса, и одну половину передал Такатаи-Кахи с такими словами:

— Кто мне друг, тот через день и не долее трех дней привезет мне сию половину платка[14].

Такатаи-Кахи ответил, что лишь одна смерть может помешать ему исполнить это. Он сдержал свое слово. Дела русских пленников повернулись в благоприятную сторону. На другой день он возвратился на шлюп, где Рикорд ждал его с великим нетерпением. Поднявшись на палубу, Такатаи-Кахи низко поклонился Рикорду, по японскому обычаю, и сказал:

— Все русские живы и здоровы. Болен только штурман Хлебников.

Затем он вручил Рикорду письмо губернатора из Матсмая и записку, посланную Василием Михайловичем и Муром.

Рикорд, не медля, собрал на шканцах всю команду, прочитал перед строем письмо капитана Головнина, затем передал его грамотным матросам, чтобы они прочли его сами еще раз своим товарищам.

Провожая Такатаи-Кахи, Рикорд условился встретиться с ним через несколько дней, чтобы узнать, какой ответ следует ждать из Матсмая.

Точно в условленный день Такатаи-Кахи подплыл к «Диане» на большой лодке, доверху наполненной свежей рыбой. Поднявшись по трапу, он медленно и важно сказал:

— Я слышал, что будто сюда идет судно из Матсмая с Сампео-Такакахи, а при нем курилец Алексеи и один матрос из ваших пленных. Они должны прибыть сюда сегодня или завтра.

Весть эта наполнила сердце Рикорда радостью. Отныне он мог считать освобождение своего друга как бы свершившимся» ибо в случае какого-либо возражения со стороны японцев решил предложить себя взамен его.

Сейчас он мог считать себя равноценным своему другу на случай такого обмена, ибо был уже важным для японцев лицом. В прошлом году он был назначен вместо Петровского начальником Камчатки и, по совету Такатаи-Кахи, называл себя в письмах, посланных в Матсмай буньиосу, губернатором Камчатки.

Приняв такое решение, Рикорд с тем душевным восторгом, который проявлял он с самого детства, сказал мичману Филатову, который снова плавал на «Диане»:

— Никандр Иванович, есть ли что-либо на свете выше святого чувства дружбы? Я готов поменяться с Василием Михайловичем его участью. Желаете ли вы таким же образом освободить кого-либо другого?

— Охотно! — горячо отозвался Филатов. Такатаи-Кахи, присутствовавший при этом разговоре, сказал:

— Честь вам и слава за то, что вы приняли такое решение. Но я думаю, что японцы и так освободят пленников, ибо наступили уже иные времена.

— А как узнать корабль, на котором идет сюда Сампео-Такакахи? — спросил Рикорд.

Корабль этот императорский, — отвечал Такатаи-Кахи. — Он весь красный, по бортам обведен полосой из дорогой ткани, на мачте ты увидишь большой шар, а на корме — флаг, приличествующий званию Сампео, и четыре пики с изображением птиц и восходящего солнца.

Вскоре вахтенные дали знать, что приближается большое японское судно.

Императорский корабль, выкрашенный в красный цвет, вошел в залив и бросил якорь недалеко от «Дианы». Такатаи-Кахи тотчас же поднялся на борт японского судна и виделся с Сампео-Такакахи. Тот поручил ему передать Рикорду, что пленников освободят, как только японскому правительству будет доставлено свидетельство высших русских властей, что Хвостов действовал самовольно.

Затем Сампео еще просил передать Рикорду, что завтра к нему на «Диану» доставят русского матроса и курильца Алексея. Они подтвердят, что все пленники живы.

И вот наступил день, когда на родной «Диане» появился первый русский пленник, которого никто уже не чаял видеть. Это был матрос первой статьи Дмитрий Симанов.

День был ясный. Солнце заливало своим светом и море и палубу. Корабль как будто принарядился для встречи.

На палубе собралась вся команда и офицеры. Едва только Симанов поднялся по трапу, как «Диана» огласилась дружными криками «ура».

Симанов прошел на шканцы. Став во фронт перед Рикордом в своем сшитом в неволе наряде из темносиней японской момпы, он громко отрапортовал:

— Имею честь явиться из неприятельского плена!

Но Рикорд попросту крепко обнял матроса и несколько раз поцеловал. Рикорда сменили Рудаков, Филатов, штурман Средний. И едва успел виновник этого торжества выйти из объятий офицеров, как матросы принялись качать его при неистовых криках восторга. Его не выпускали из рук и объятий, и Тишка никак не мог к нему пробиться.

Он толкался, кричал громче всех и даже ругался, но в общей радости никто не обращал на него внимания.

Тогда, оставив свои бесплодные попытки узнать что-нибудь от Симанова, Тишка направился к Алексею, молча сидевшему в стороне на рострах, ухватил его за рукав халата и потащил к себе на койку.

Здесь, вынув из сундучка полуштоф и две большие чарки, он живо заставил молчаливого курильца заговорить, безустали расспрашивая его о своем барине, здоров ли тот, заботился ли кто-нибудь о нем в плену, вспоминал ли он о Тишке и не забыли ли Тишку его дружки — Шкаев и Макаров.

Но курилец, выпив чарку, а потом другую, мог только повторять:

— Хо, хо, ероси. (Что значит, по-японски, хорошо.)