Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона

Коротко говоря, мы торговали в открытом море с этими людьми и, право, сделали превыгодное дело, хотя и продавали все по пиратской дешевке. Здесь продали мы приблизительно шестьдесят тонн пряностей, — главным образом гвоздики и мускатного ореха, — и более двухсот кип европейских товаров, таких, как полотняные и шерстяные изделия. Мы считали, что и сами можем воспользоваться подобным добром, и потому удержали для собственного употребления изрядное количество английских изделий, полотна, байки 328 и так далее. Я не стану вдаваться здесь, когда мало осталось мне места, в подробности о нашей торговле. Достаточно упомянуть, что, кроме пачки чая и двенадцати кип прекрасных китайских шелковых тканей, мы не взяли за свои товары ничего, кроме золота. Так что общий итог того, что мы набрали здесь в этом блестящем металле, превышал пятьдесят тысяч унций полного веса.

Закончивши торг, мы отпустили заложников и преподнесли трем купцам около двенадцати центнеров мускатного ореха и столько же гвоздики, и приличное количество европейского полотна, и шерстяных тканей для личного их пользования в виде вознаграждения за то, что мы у них забрали. Так ушли они от нас более чем удовлетворенные.

Здесь-то Виллиам рассказал мне, что на японском корабле повстречался он с каким-то монахом или японским священником, который обратился к Виллиаму с несколькими английскими словами. Когда Виллиам настойчиво стал у него допытываться, откуда он знает эти слова, тот сказал, что у него на родине тринадцать англичан. Он назвал их англичанами очень членораздельно и определенно, так как многократно и свободно беседовал с ними. Священник сказал, что это все, что осталось от тридцати двух людей, попавших на северные берега Японии благодаря тому, что однажды, в бурную ночь, они налетели на большую скалу и лишились судна, а остальные люди потонули. Священник убедил повелителя той страны послать лодки на остров, где погибло судно, чтобы спасти уцелевших людей и перевезти их на берег. Это было сделано, и с ними обошлись очень мягко, построили им дома и предоставили им пахотной земли для обработки. И так они живут своим трудом.

Я спросил у Виллиама, почему не узнал он у священника, откуда эти люди.

— Я спрашивал, — сказал Виллиам, — ведь и мне было достаточно странно, — сказал он, — услыхать об англичанах на севере Японии.

— Ну, — сказал я, — что же он рассказал об этом?

— Рассказал такое, — сказал Виллиам, — что удивит тебя, да и не тебя одного, а всех, кто бы ни услыхал об этом. Думается, что и ты, узнавши это, захочешь отправиться в Японию и разыскать их.

— Что же ты подразумеваешь под этим? — сказал я. — Откуда могли они прибыть?

— Да, — сказал Виллиам, — он вытащил книжку, а из нее кусочек бумаги, на которой было написано рукой англичанина и вполне правильно по-английски вот что. Я сам прочитал это: «Мы прибыли из Гренландии и с Северного полюса 329».

Это, действительно, поразило нас всех и еще более тех моряков из наших, кто хоть что-нибудь знал о бесконечных попытках, производившихся из Европы одинаково англичанами и голландцами, разыскать подобный проход в эту часть света 330. Так как Виллиам стал серьезно настаивать на том, чтобы двинуться на север, на помощь этим беднягам, то корабельный экипаж стал склоняться к этому же. Словом, мы все сошлись на том, чтобы двинуться к берегу Формозы, снова разыскать этого священника и разузнать обо всем у него подробнее. Согласно с этим шлюп двинулся в путь. Но когда он добрался туда, корабли, к великому сожалению, уже ушли, и так был положен конец нашим поискам англичан. Возможно, что это лишило человечество одного из самых замечательных открытий, какие когда-либо были сделаны или когда-либо будут сделаны на земле для всеобщего блага.

Виллиам так огорчился потерей этой возможности, что серьезно стал убеждать нас отправиться в Японию разыскивать тех людей. Он говорил, что если даже только освободить тринадцать честных несчастливцев из своеобразного плена, из которого им иным путем никогда не вырваться и в котором они, может быть, когда-нибудь будут убиты дикарями-идолопоклонниками, то и этим одним мы сделаем доброе дело, могущее еще явиться искуплением причиненного нами миру зла. Но покуда мы еще не знали, что значит угрызения совести из-за сделанного зла, и еще меньше было у нас забот о том, чем его искупить. Словом, Виллиам быстро понял, что такого рода убеждения мало на нас подействуют. Тогда он очень серьезно принялся уговаривать нас, чтобы мы отдали ему шлюп, и он отправится тогда за собственный страх. Я обещал ему, что не буду противиться его намерениям. Но когда он перешел на шлюп, никто из экипажа за ним не последовал, ибо дело было вполне ясно: у каждого имелась своя доля, как в грузе большого корабля, так и в грузе шлюпа, и богатство это было настолько огромно, что никто и нипочем не согласен был бросить его. Так бедняга Виллиам, к великому своему огорчению, должен был оставить эту затею. Что сталось с теми тринадцатью людьми, и там ли они еще, я сказать не могу.