Жизнь и приключение в тайге

По моему письму (по штемпелю на конверте) Вы видите, куда меня забросила судьба, или вернее — воля Гондатти[255]. Как Вы уже знаете, меня на войну не взяли и сказали, что я могу заниматься своим делом. Тогда я стал собираться в экспедицию. Гондатти дал свое согласие. Я лолучил деньги 6000 руб. и сказал Гондатти, что приступаю к покупкам и снаряжению. Гондатти снова одобрил это и сказал: «Можете собираться — я согласен».

Но в это время немцы заняли Царство Польское и Курляндию. Это было уже после того, как Академия Наук выслала мне деньги. Как я Вам уже писал, деньги я положил на хранение в банк. Об этом я сказал тогда же Гондатти. Дня за три до выступления он вдруг вызывает меня к себе и говорит, что не может теперь отпустить меня вследствие неудач наших войск и вообще тревожного времени в России. Вместе с тем о» дал мне слово, что отпустит меня тотчас же, как только это будет возможно, или если русские перейдут в наступление. Я ему сказал, что положение мое является весьма неудобным, потому что из 6000 рублей на покупку экспедиционного имущества я уже израсходовал 1200 рублей. На это он мне посоветовал все вещи сложить в музее, а о следовавших мне средствах на экспедицию уведомить о том, что выступление экспедиции на время отложено. Это было летом прошлого года. Скверно то, что у Н. Л. Гондатти никогда нельзя добиться ясного определенного ответа, он всегда говорит уклончиво, так что из его слов выйдет и отказ и обещание. Зимой он мне спять отказал и просил подождать до весны. Весной он вдруг пригласил меня к себе и сообщил, что «по военным обстоятельствам» он посылает меня в Харбин, затем в Мукден, Дайрен, а может быть в Чифу и Инкоу. На меня возложена отправка китайцев в Европейскую Россию.

В начале мая я был в Никольске, потом в восточной Маньчжурии, ездил в Куань-Чень-Цзы. Теперь предстоит поездка в Нингуту. Мои мытарства кончатся в июле или в начале августа. О времени прибытия в Хабаровск буду Вам телеграфировать. Ваша телеграмма долго находилась в Музее, потом побывала во Владивостоке у брата, а затем в Никольске Уссурийском, откуда по получении моего адреса мне ее прислали в заказном письме. Теперь я решил поступить так: ввиду того что моя экспедиция откладывается, я возвращу Вам деньги с теми процентами, которые накопились за это время. По возвращении из Хабаровска я сделаю последнюю попытку у Гондатти, и если он откажет опять, я отправлюсь на почту и сделаю денежный перевод.

Если он согласится меня отпустить хоть теперь, буду Вам телеграфировать и запрошу Вашего мнения. Мне кажется, у Гондатти есть задняя мысль. Пресловутая его Амурская экспедиция, в которой, кстати сказать, не было ни одного настоящего ученого, не было ни одного этнографа, совершенно не осветила земель, лежащих на север от нижнего Амура. Никто из прихлебателей экспедиции Амурской не пожелал итти в места, где неизвестно, на что можно нарваться. И вот теперь он никак не может примириться с мыслью, что после «его» Амурской экспедиции будет еще какая-то экспедиция, которая может привезти много новых материалов — и на его Амурскую экспедицию это бросит некоторую тень. Это нехорошая задняя мысль, я думаю, и заставляет всячески меня придерживать[256]. Если это так, то после войны сейчас же выйду в отставку и все-таки пойду по намеченным маршрутам. Списки купленному имуществу и счета я выслал тому Обществу, которое дало мне 6000 руб. Общество это вполне согласилось со мной, признало мои расходы правильными, вернуло счета и ответило, что считает экспедицию в будущем за мною. Это меня чрезвычайно устраивает. Вот я извещаю Вас о таковом положении дела. Черкните мне Ваше мнение по адресу: Харбин, Коммерческое училище, Шкуркину (Павлу Васильевичу) для меня. Шкуркин всегда будет знать, где меня следует искать и куда следует пересылать письма. Писал я Ив. Ив. Зарубину, но ответа от него не получил. Вероятно, он опять куда-нибудь уехал. Не думаете ли Вы приехать в Приамурский край? Гондатти, будучи присяжным этнографом, совершенно не интересуется этой наукой. В Музей он никогда не заглядывает. Никогда в Приамурье так не стоял худо инородческий вопрос, как за время его правления. Когда с ним заговариваешь об инородцах, он или морщится или старается перевести разговор на другую тему. Ныне гиляки вымерли больше, чем наполовину. Инородцы гибнут с каждым годом все больше и больше. На заседания по инородческому вопросу меня, как человека беспокойного, который много шумит и ругается, не приглашают. Судьбу инородцев решают те Хлестаковы, которые говорят: «Чем скорее они вымрут, тем лучше», Жду от Вас ответа.

Искренно и глубоко Вас уважающий и преданный

В. Арсеньев.

12

г. Хабаровск, Музей, 7 октября 1916 г.

Дорогой Лев Яковлевич!