Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Том 2

 Наконец заметить надобно, что я никогда так долго не упражнялся в переплетании книг, как в сей год. Не только своих, но и чужих переплел множество, и в работе сей находил для себя превеликое удовольствие. Но каковы мои переплеты были, о том спрашивать нечего. Но говорится в пословице «на безлюдьи и сидни в честь», а так было тогда и со мною, и за неимением лучшего и искуснейшего переплетчика и то было уже хорошо. Люди и тем были довольны.

 Наконец, вообще можно сказать, что я и сей год препроводил счастливо и так весело, что деревенская жизнь час от часу становилась мне приятнее и драгоценнее, и я так и состоянием своим был доволен, что не помышлял ни о каких чинах и достоинствах в свете.

 А сим окончу я письмо сие, довольно уже увеличившееся, и сказав вам, что я семь ваш, и прочая.

РАЗНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

ПИСЬМО 130–е

 Любезный приятель! Начало 1769–го года достопамятно для нас было смертию двух особ, которые мне были любезны. 6–го числа генваря кончила наконец долговременную свою жизнь старушка Варвара Матвеевна Темирязева, сестра покойного деда моего Никиты Матвеевича и самая та, от которой наслышался я о предке нашем Еремее Гавриловиче. Она жила более 90 лет. Старушка была добрая и мы все ее любили и почитали. А 12–го числа того же месяца умер внучетной брат мой, Дмитрий Иванович Арцыбышев, и сего мне еще более жаль было, нежели старушки.

 Был он еще в самых цветущих летах своего века, но очень толст и тяжел, и водяная болезнь лишила его жизни. Как он был очень милый и добрый человек и нас любил, то и мы все любили его искренно и жалели о рановременной смерти его. Мы погребли его со слезами у приходской их церкви в селе Лушках, а удалось мне проститься с прахом и старушки бабки моей при погребении ее в селе Заглухине.

 Проводили мы также с сожалением в начале сего месяца и друга моего, Ивана Григорьевича Полонского, в Петербург н желали, чтоб получил он от Ерофеича себе облегчение.

 В конце же месяца сего перетревожены мы были умножившимися повсюду кругом нас смертоносными горячками также свирепствующею повсюду оспою и крем. Как сами по себе, так и для детей своих мы так были сим перетревожены и озабочены, что помышляли уже о том, чтоб уехать жить в Коростино, и тем паче, что дочь моя около сего времени не только освободилась уже совсем от своей болезни, но начала уже и ходить сама о себе, что веселило нас до чрезвычайности, ибо дети были тогда нам в великую еще диковинку.

 Впрочем, первый месяц сего года прошел в беспрерывных почти разъездах по гостям и угащивании у себя к нам приезжавших. Давно уже так много их не бывало и я тем был очень доволен, но довольнее еще уничтожившимся слухом об отставных и тем, что оной оказался ложным.

 Напротив того достопамятно было то, что при начале сего года сделалось было в Москве и везде такое оскудение соли, что продавали ее почти только фунтами, и цена ей была уже гривен по осьми, а в степях и слишком по 2 рубля пуд покупалась. Но по счастию продолжилось сие недолго: ее подвезли и цена возстановилась прежняя.

 Степные наши места не от одной сей дороговизны в соли стонали, но и от поставки провианта в Украину. Казна платила хотя и за провоз и за хлеб деньги, но несмотря на то обращалось сие в великое отягощение тамошним краям, по причине разных злоупотреблений и прижимок притом бывших, и потому никому не хотелось самому ехать туда, а сдавали подрядчикам и платили дорогою ценою.

 Еще носилась около сего времени одна странная история не только о бесчеловечии, но и о сущем варварстве одной нашей дворянской фамилии, жившей в здешнем уезде и делающей пятно всему дворянскому корпусу.

 Сей господин отдавал одну девку в Москву учиться плесть кружева. Девка скоро переняла и плела очень хорошо; но как возвратилась домой, то отягощена была от господ уже слишком сею пустою и ничего не значущею работою и принуждена была всякий вечер до две свечи просиживать. Сие подало повод к тому, чтоб она ушла прочь в Москву и опять к мастерице своей; но ее отыскали и посадили в железы и в стуло {Железо — кандалы; стуло — обрубок, к которому приковывали колодников.} и заставили опять плесть.

 Через несколько времени освобождена она была по просьбе одного попа, который ручался в том, что она не уйдет. Но как девка сия была только 17–ти лет и опять трудами отягощена слишком, то отважилась она опять уйтить; но, по несчастию, опять отыскана и уже заклепана в кандалы наглухо, а сверх того надета была на ее рогатка, и при всем том принуждена была работать в стуле, кандалах и рогатке {Здесь железный ошейник.}, и днем плесть кружева, а ночевать в приворотней избе под караулом и ходить туда босая.