Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Том 3

 — Воля ваша! Не только бороду, но хоть голову извольте брить, нам спорить в том не можно! А чего не было, так не было, и лгать напрасно мы не хотим.

 Сими словами он так всех сотоварищей своих подкрепил, что все единогласно твердили то же, и какое ни началось чекрыжение и полосование бород, но невероятное почти дело: ни один из них не сделал косой мины, а все садились, смеючись и почти с хохотанием, равно как бы ругаясь над самим князем.

 Все сие и сделавшееся во время бритья сего молчание, соединенное с явным негодованием, а паче всего нижеследующие слова, проговоренные в толпе одним стариком, так что князь их услышал:

 — Отец наш, а ваш батюшка, князь Сергей Васильевич этого бы не сделал; он нас любил и не стал бы так позорить; дай Бог ему здоровье! — так князя смутили и поразили, что он каков ни зол был, но не выдержал зрелища сего более десяти минут; но увидев, что и сим крайним, насильственным средством и самым дурачеством своим не мог ничего успеть, пошел от нас из канцелярии, не сказав ни одного слова и равно как обруганный, и восчувствовав всю дурноту содеянного им, был во весь тот вечер так сердит, что не хотел говорить даже с своими друзьями и наушниками ни единого почти слова, а наутрие, в самой скорости собравшись, и ускакал совсем вон из Богородицка.

 Итак, самый сей и всего меньше всеми ожидаемый случай спас меня тогда от всей его лютости и разрушил вкупе все бездельнические происки и замыслы моих завистников и недоброхотов. Я остался так, как был. И князь с того часа сделался тише и ко мне несколько благосклоннее, а они остались все как оплеванные, и с сего часа так прижали хвост, что ни один из них не посмел уже более и помыслить о том, чтоб проситься на мое место. Так хорошо, может быть, одумавшись, князь в сердцах отбрил и самих их втайне и наедине за то, что они ввели его в такую глупость пустыми своими наговариваниями и внушениями.

 Но как бы то ни было, но неожидаемый переворот сей и восторжествование над всеми моими правами было мне крайне приятно; но я восторжествовал еще более, когда провожая князя до Бобриков, был там свидетелем другой такой же, но для меня приятнейшей сцены. Там, как мною уже упомянуто, был управителем г. Верещагин, потаенный любимец и наперсник княжий, и не только из всех сокровеннейших на меня клеветников первейший, но пря описанных выше сего в Богородицке происшествиях также на меня посягавший, и может быть более всех, при помощи своего и княжева друга г. Стрепалова, моего места добивавшийся. Поелику князь сделал такое безобразие в Богородицке, то почитал за нужное такое же исследование о выставках сделать, хотя для единой проформы, и в Бобриках. И там нашел он там всех старост в собрании, то против всякого ожидания г. Верещагина, решился он тот же час расспрашлвать о том старост, хотя далеко не с такою уже строгостию, запальчивостию и гневом, но с хладнокровием. Но случись же так, что старосты, услышав о происходившем в Богородицке и убоясь, чтоб князь и у них не стал бород брить, ни с другого слова сказали князю:

 — «Что, ваше сиятельство! истину сказать, в Богородицкой волости, что не было, то не было, нам всем это известно, и что говорить! а у нас…. — «Что у вас?» подхватил князь. — «Что, ваше сиятельство, грех утаить и у нас былое это дело. От Андрея Тимофеевича мы хотя и не один раз слышали приказание, чтоб не давать выставкам квартир и не допускать их до вседневной продажи вина; но эти проклятые целовальники покоя нам не давали, и что говорить, никогда ласкою нашу братью на грех приводили, а иногда силою почти и наянством своим на дворы с бочками въезжали и продавали, и мы хотя не один и много раз докладывали о том вот Петру Алексеевичу, чтоб нам не претерпеть за то чего, но он нам никакого на то ответа всякий раз не давал, а говорил только, что это пустое и что это не наше, а его дело, и чтоб мы от этого ничего не опасались».

 Верещагин, услышав таковой всего меньше им ожидаемой на себя извет, обмер и так испужался, что не мог связно ли одного слова в ответ сказать, когда он, обратясь к нему, его спросил: «Что это, братец! слышишь ли?» и тотчас, схватя его за руку, повел в комнаты и, затворившись с ним в особой, с добрую четверть часа с ним там наедине пробыл. Что они там говорили, уже никто не узнал, а только видели в окно, что Верещагин становился пред ним на колени и умолял о милости, а нам только при выходе их оттуда удалось услышать следующие слова: «То–то, Петр Алексеевич! для других умел ты копать яму, а теперь и сам в нее ввалился!» Но как я удивился, когда, вышед оттуда, нимало не сердился, не пошед уже более и к мужикам на двор, а велел их всех распустить. — «Вот таково–то, сказал я сам себе тогда, добрым людям лихо и напасть, а бездельникам везде ничего». И хотя было мне сие очень чувствительно, но как князь со мною обращался уже гораздо лучше против прежнего, то сие и поуспокоило меня несколько, и я, желая сколько–нибудь от бывшей тревоги отдохнуть, с удовольствием остался тут, проводив князя, поехавшего в тот же день тут в леса бобриковские за охотою.