Жизнь и приключения артистов БДТ

Уйдя, наконец, из Большого драматического — хочешь быть «неподведомствен» — уходи! — и проведя немало лет на полной свободе, Р., как было сказано, напечатал повесть «Прощай, БДТ!». И, несмотря на авторскую оговорку: это, мол, его единоличное прощание с оставленным домом, невзирая на грубый экивок в виде письма внутри повести в адрес Дины, она в самом названии усмотрела возмутительный похоронный оттенок.

И Гоги уже не было на свете, и других, а она все воевала с проявлениями вольномыслия по отношению к БДТ…

Мы встретились на юбилее петербургского ТЮЗа, и, двигаясь мимо, она успела отрецензировать публикацию.

— Володя, все хотят прочесть, в библиотеке — очередь, моя подруга записалась двадцать второй. Но я прочла! — И погрозила мне маленьким сморщенным кулачком.

— Дина, — сказал я, — все ждут книги от вас!..

— Я так не могу, — ответила она, — это беллетристика! — И пошла садиться на свое почетное место.

После торжественной части мы увиделись у банкетного стола, но не сразу, а перед тем, как ее увезли домой.

— Володя, — сказала Дина усталым языком, — это было ужасно, когда ТЮЗ поздравлял БДТ… нет… когда БДТ поздравлял ТЮЗ, Андрюша Толубеев вынес меня на руках?.. Еще покажут по телевизору!..

— Это было прекрасно, Дина, — сказал я. — Вас давно пора носить на руках. Жаль, что я в свое время не догадался.

— Нет, Володя, — сказала она, — это было все-таки ужасно… — У нее было растерянное, почти отсутствующее лицо. — Но ваша повесть… Я не знала, что вы отказывались падать в «Горе от ума»… Это же была главная мизансцена!.. Вы представляете себя таким героем…

— Дальше некуда, — сказал Р. — Ушел бы раньше, был бы героем…

— А маму Георгия Александровича звали Тамарой Григорьевной, а у вас — Тамара Михайловна, — сказала Дина.

— Вот это ужасно, — сказал Р., — тут я с вами полностью согласен!..

Когда Дина умерла и с кладбища вернулись в театр, прощальное застолье выглядело странно: как же так, без нее?!.

Спустя какое-то время я пришел в опустевший дом, к Лене. Она старалась держаться и приготовила макароны по-римски, то есть с сыром, водку принес я…

Мы помянули Дину и поговорили о ее книге, которую нужно издать, особенно довоенные дневники, совершенно неприкладные и по-настоящему талантливые. Потом Лена сказала:

— Все кончено, Володя… Оказалось, что я без нее не могу жить… И нищета подступает…

В материнском дневнике для нее осталась запись: «Прости меня, Лена, я была тебе плохой матерью, потому что у меня был другой ребенок: театр и Гога…»

— Но она была замечательной матерью!.. Когда я написала «Вертеп в Коломне», а она прочла или услышала «Театра страшен мне зеленый труп», она возмутилась: «Как ты можешь так говорить о театре?!» — «Почему нет?» А потом, через несколько лет, я слышу: она повторяет, как будто написала сама…

Для БДТ всегда подбирали светло-зеленый колер…

Когда я по Фонтанке прохожу,
То чувствую в глазницах и у губ,
Как пыльная вдруг опустилась завесь.
Театра страшен мне зеленый труп…

Последний разговор с Диной был телефонный. Она проклинала тех, кто не дал Лене литературную премию «Северная Пальмира», и беспокоилась только о дочери, которая ни с кем не умеет ладить.

— Я сдохну, и она сдохнет, — сказала Дина в сердцах.

Слава богу, что вышло не так.

— Дина Морисовна! Плохое время проходит: скоро выйдет ваша книга, Лена получила премию и едет читать стихи в Сорбонну!.. Все хорошо, Дина, все хорошо!..

15

Я не знаю людей более беззащитных и трогательных, чем мои дорогие коллеги по театру, да и все артисты вообще. Их великие претензии могут быть внезапно удовлетворены такой малостью, а радость вспыхивает от такого пустяка, что терпеливый читатель, воспитанный на производственных романах, запрещенной в прошлом антисоветчине и хлынувшей на новый рынок всемирной халтуре, может мне просто не поверить.

Однажды токийским утром к компоту из персиков и кофе с булочками прибавились яйца, сваренные вкрутую. Оказавшись за одним столиком с Валей Ковель, мы с Юрой Аксеновым дружно адресовали добавку в ее пользу. Наш маломасштабный застольный жест не был рассчитан на рекламу. Но Валя, забыв о больной руке, пришла в неописуемый восторг и закричала Медведеву, который находился, конечно же, в другом конце зала, так, что ее услышал весь театр, весь «Сателлит-отель», а может быть, и вся островная империя:

— Вадик!.. Ты слышишь меня?..

— Что случилось, Валя? — встал с места ее встревоженный муж.

— Я счастлива! — крикнула Ковель и победно оглядела замерший коллектив. — Вместо проклятых банок, которых у нас уже мало, я буду есть яйца! Ты понял, Вадик, как мне посчастливилось?.. Володя и Юра подарили мне по яйцу!..

С окружающих столиков раздались аплодисменты, и нам с Юрой пришлось скромно раскланяться.

За годы брака у Вали с Вадимом бывали разные периоды, но, на мой взгляд, они составляли счастливую пару. От трудных случаев их спасал юмор, а тяжелые ситуации возникали тогда, когда юмор им изменял.