Жизнь и шахматы. Моя автобиография

– Надо срочно, сейчас же покупать билеты в Москву и утром улетать, не дожидаясь закрытия олимпиады. Нужны три билета. Башар улетает с нами.

Не знаю, что подумал обо мне мой бессменный сопровождающий, но просьбу он бросился выполнять незамедлительно – не задав ни единого вопроса, позвонил кому-то и попросил купить билеты. Я же продолжил свой путь на конгресс, распахнул дверь зала и врезался в стену гнетущей тишины, разливающейся по помещению удушливой волной страха и неприязни. На трибуне стоял Башар, вид которого говорил лишь об одном: он повержен и раздавлен. О случившемся за секунды до моего появления мне рассказали потом. Вопрос о полномочиях делегатов действительно стоял на повестке дня. Некоторые особенно преданные Кирсану люди высказали свои сомнения в том, что Куатли имеет право представлять на конгрессе Монако. Всем было известно его сирийское происхождение, и происхождение очень именитое – дед Башара был первым президентом свободной Сирии. Прекрасно знали и о том, что много лет Куатли живет во Франции и представляет шахматные интересы этой страны. Любому грамотному человеку было очевидно, что Башар имел полное право представлять Монако, так как исторически это государство имело к Франции самое непосредственное отношение. Илюмжинов решил проявить благородство и после нескольких обличающих Куатли выступлений напомнил делегатам об исторической связи двух стран и благосклонно разрешил Башару пользоваться полномочиями делегата конгресса и голосовать за или против кандидатуры президента ФИДЕ.

Других кандидатов, кроме Кирсана, тогда на этот пост не нашлось. Во-первых, принятая несколько лет назад его агитационная программа работала бесперебойно. Во-вторых, нельзя не признать, что организованы и Олимпиада, и конгресс были по высшему разряду. Специально построенный к этому событию Дворец шахмат впечатлял размахом и напоминал очертаниями калмыцкую кибитку. Шахматный город, построенный в голой степи в рекордные сроки, производил неизгладимое впечатление на приехавших в Элисту. Никто из гостей тогда не знал ни о каком оброке, наложенном на местное население. Все, что бросалось в глаза, – безупречная вежливость принимающей стороны, ослепительные красоты Элисты, оформленной в буддийском стиле, экзотическая кухня и верблюжата, с которыми можно было сфотографироваться на память. Илюмжинову не переставали петь дифирамбы, и в отличие от прошлых лет у него не было поводов беспокоиться о своем переизбрании.

Выступающий в поддержку Кирсана и представляющий его кандидатуру на пост главы ФИДЕ делегат от Нигерии Омуку, завершая свою пламенную хвалебную речь, сказал следующее:

– Мы можем приступать к голосованию, если ни у кого нет вопросов к кандидату.

И в этот момент Башар поднял руку и заявил, что у него есть вопросы. Не дать ему слова не могли. Куатли вышел в президиум и, обведя зал тяжелым взглядом, произнес:

– У меня есть вопросы к господину Илюмжинову относительно недавно убитой журналистки газеты «Советская Калмыкия» Ларисы Юдиной. Я хотел бы узнать, как он объяснит то, что следствие установило причастность к ее смерти людей из его окружения?

Убийству Юдиной действительно совсем незадолго до Олимпиады были посвящены первые полосы газет. Когда наши отношения с Кирсаном еще можно было назвать приятельскими, он сам рассказывал мне об этой журналистке, говорил, что она постоянно публикует обличающие его статьи, и обещал сделать все, чтобы не дать ей работать в Калмыкии. И действительно сделал. Юдиной пришлось уехать в Волгоград и там печатать тиражи газеты, которой с тех пор было практически невозможно беспрепятственно попасть на территорию владений Илюмжинова. Разведка исправно сообщала о выпуске очередного номера, и весь тираж изымался на границе, не давая напечатанной информации достичь взоров жителей Калмыкии. Не знаю, что и на кого накопала Юдина в очередной раз. Но факт остается фактом – ее тело выловили из пруда, причастность к ее смерти людей из окружения Кирсана была установлена. Об этом знали многие, но только Башар набрался решимости открыто об этом напомнить.

Я появился в зале в момент величайшего позора всего шахматного мира, который отвернулся от призыва Куатли почтить память убитой женщины минутой молчания. Не встала ни одна живая душа. Стыд, боль, гнев, отчаяние и презрение к своей собственной слабости – вот букет переживаний, витающий в воздухе во время моего прихода, которым Кирсан тут же воспользовался, чтобы разрядить обстановку: