Жизнь и смерть Арнаута Каталана

– Ох! – вздохнула она всей утробой. – Еще бы мне не знать этого, господин, если которую уже ночь глаз не смыкаю. Того и гляди помрет. Ничего не помогает.

– Зачем же ты понесла его в рощу, да еще раздела?

– Может, святой Мартын помог бы! Он спасает, когда иные средства уже испробованы.

Каталан велел глупой бабе молчать, а сам полез в котомку.

Тем временем Этьен из Меца собрал вокруг себя целую толпу взволнованных деревенских кумушек, среди которых, разумеется, преобладали загорелые дочерна, с узловатыми пальцами и жилами на шее старухи. И болтливые же они все оказались! Все-все святому отцу поведали с превеликой охотой.

Вот как оно было, святой отец. Случилось это, надо думать, тому уж тридцать лет назад. Или тридцать пять. Давно. Пошли как-то раз дети в рощу и увидели там чудо: большой деревянный крест, увитый цветами, а у креста – девочку. Совсем юная то была девочка, лет десяти, не больше. И крошечная! И такая раскрасавица, вся такая светленькая! Волосы у нее золотые, веночком прихваченные, ручки – как белоснежный атлас, лицо и особенно глаза – как свет. И заливалась она светозарными слезами, крест обнимая, и говорила с кем-то невидимым, обращаясь к нему по имени – а имя то было "Мартын". Тут выбежали на поляну подглядывавшие за нею дети. Вскрикнула девочка и исчезла. А крест остался. И вошло у детей в обычай навещать крест и украшать его наподобие того, как делала это чудесная девочка.

И вышло как-то раз, что заболел у одной женщины ребенок. Вот пошла она в рощу, набрала травы с могилы святого Мартына, положила пучок в колыбельку – и случилось чудо: наутро дитя выздоровело…

Историй, подобных этой, кумушки могли нарассказывать целый воз и еще малую тележку, да только не было у Этьена ни воза, ни даже тележки, чтобы погрузить все эти басни, и потому велел он бабам замолчать и только отвечать на вопросы. И хоть не вдруг, а постепенно, но угомонились бабы.

– Значит, крест появился в роще лет тридцать назад? – спросил Этьен.

Верно, верно! Правильные слова! Хотя, можно сказать, что и раньше он здесь появился. Лет сорок назад. Аулула тогда померла. Или, еще вернее, Анна-Кривая тогда народилась. Только эта Анна тоже померла в прошлом году – родами. И деточки ее померли тоже.

Получив таким образом ответ на первый вопрос, перешел Этьен ко второму.

– И надпись "Мартын" была на кресте изначально?

На это все бабы отвечали утвердительно и без подробностей.

– А та светящаяся девочка больше не показывалась?

Вроде бы, видели ее еще разок… Или не видели… И кто она такая – никто толком не знает. Думают, сестра святого Мартына. Или ангел. Молитва к обоим есть специальная – "Милостивые заступники наши, святой Мартын со святою Мартою, деточкам нашим спасение, матерям утешение…"

– А много ли детей исцелилось?

Как ни удивительно, на такой вопрос ответа Этьен так и не получил. Говорили, дочка Марготон поправилась, когда Марготон дала ей поесть землицы с этой могилки… Еще двое детишек, правда, из другой деревни, не из нашей, похоже, исцелились от оспы. Но никого из недавно излеченных святым Мартыном достоверно указать кумушки так и не смогли, хотя это их ни в малейшей степени не обескуражило.

Тут из катерининого дома вышел Каталан, сказал хмуро, что дите расхворалось не на шутку и его лечить надобно, так что задержится он, Каталан, на пару дней у Катерины. А то как бы глупая баба не потащила опять ребеночка в рощу.

Таким образом оба доминиканца остались в деревне, довольствуясь, впрочем, столь малым, что даже местные крестьяне через день перестали звать их захребетниками, хотя и поглядывали по-прежнему косо.

Нового выведали немного. Исцеленных – так, чтобы с ними можно было поговорить, – не обнаружили; хотя, по рассказам, вся округа ими так и кишела. Таинственная Марта представляла также неразрешимую загадку: ее то ли видели, то ли нет, что, впрочем, не мешало крестьянам твердо верить в ее существование.

Наконец катеринин ребенок пошел на поправку. Бедная Катерина не знала, как и благодарить: целовала Каталану руки, лепетала невнятное, совала ему хлеб, кусок домотканого полотна, норовила даже всучить дешевенькие бусы, которые носила на шее. Каталан от всего, кроме хлеба, отказался, оставил микстуру от кашля и поскорее ушел, сопровождаемый причитаниями Катерины и ее чумазой сестренки.

***

Конечно, граф Бернарт де Фуа и гостившая у него кузина, графиня Петронилла де Коминж, знали о прибытии монахов. Они встретили доминиканцев весьма учтиво, отвели им хорошую комнату, дали прислугу. Ничем пока что неприязни не выказывали, что, впрочем, никого не обманывало. В последние пятьдесят лет не бывали графы Фуа добрыми католиками.

И граф, и сестра его – оба уже немолоды, лет сорока с лишком; оба рябые, рыжеватые с проседью, с острыми, мелкими чертами лица, с желтоватыми глазами.

Разговор у Этьена, естественно, с графом повелся – он здешних мест властитель, ему и отвечать. Графиня больше слугами распоряжалась, за удобством гостей следила.