Жизнь и смерть генерала Корнилова

В беспорядке, сломя голову, мы летели вниз. Убитые люди и лошади катились с насыпи. Неподкованные лошади скользили и падали, увлекая с собою и всадников. Сила огня была настолько велика, что впереди стоявший молодой лесок был скошен в одно мгновение. Упавшие деревья и ветки затрудняли нам движение.

– Хан, я падаю! – крикнул мчавшийся впереди Верховный, под которым убили в это время лошадь.

Мощная рука джигита подхватила Верховного и унесла его вперед. Мой жеребец, взбесившись от творившегося ада, несся, как стрела, и удержать его было невозможно, ибо сзади неслись другие. С этой минуты я больше не видел Верховного до нашей встречи на Дону.

Под пулеметным и орудийным огнем мы мчались по молодому лесу кто куда. Люди кричали, падая с лошадей, лошади ржали, снаряды рвались и пули, как пчелы, жужжали вокруг нас.

– Хан, я ранен… поддержите!.. Удержите лошадь!.. – кричал мчавшийся рядом со мной прапорщик Рененкампф.

– Если можете, то постарайтесь удержаться в седле до той хаты, – ответил я ему, держа направление к одиноко стоявшей впереди нас хате, так как остановиться не было возможности, как я уже сказал, вследствие того, что сзади мчались другие.

Нас нагнал полковой адъютант. За хатой мы слезли. Над нашими головами то и дело еще пролетали пули, пронизывая остроконечную соломенную крышу хаты. За нами сюда же прискакало и девять человек джигитов во главе с вахмистром 2-го эскадрона Черкесом, из коих один джигит был ранен и один болен.

– Гельди Мурат, поезжай и разыщи местонахождение Верховного и сообщи нам! – приказал я унтер-офицеру 2-го эскадрона.

Гельди уехал и не возвращался. Подождав около часа и видя, что Гельди не возвращается, а между тем наступает темнота, мы решили идти к деревне Павловичи, где по приказанию Верховного должен был собраться полк, в случае если ему придется перейти железную дорогу по частям. Тут мы услышали и ружейные выстрелы большевиков, очевидно, шедших к месту боя на помощь своему бронепоезду «ловить» туркмен. Услышанные выстрелы еще больше укрепили наше решение выбраться отсюда как можно скорее. Проехав некоторое время и видя, что по лесу нет никакой возможности продвигаться верхом, мы решили проститься с нашими товарищами-аргамаками, носившими нас до сих пор, и идти пешком. Слезши с лошадей, мы начали быстро снимать с себя погоны, спарывать канты с шинелей, бросать ятаганы, револьверы, уничтожать документы. Я уничтожил и все письма Верховного, которые писал он мне из Быхова в Могилев с разными поручениями. Пришлось бросить все серебряные и золотые вещи, одним словом, все, что могло бы соблазнить большевиков. Сняв верхнюю часть папахи, т. е. мех, мы натянули на свои головы остроконечное их основание из войлока. Грязные, худые, небритые и измученные, в этих фантастических шапках мы были похожи скорее на китайцев или на корейцев, но не на туркмен. Прощаясь с лошадью, я поцеловал ей морду. Аргамаки стояли смирно и не подозревали даже, что мы, люди, бросаем так предательски их голодными в лесу на произвол судьбы. Кругом стоял еще гул от орудийных выстрелов и трескотня винтовок. Мы двинулись вперед, но не успели сделать и двадцати шагов, как за нами вереницей потянулись и наши лошади. Глядя на них, некоторые из джигитов плакали. Моя лошадь шла, шла и застряла между двумя деревьями. Она смотрела на меня, как бы прося освободить ее. Я подошел, еще раз поцеловал и поспешил нагнать своих спутников.

Красноармейцы шли по следам полка, грабя убитых, убивая живых, обирая их папахи, ятаганы, лошадей, одним словом, все вплоть до нижнего белья. Стояла вакханалия мародерства. Вот одна из сценок, свидетель которой остался случайно жив.

Вечер… В лесу стоит мертвая тишина, которая изредка прерывается лишь выстрелами – это добивают туркмен. По мере наступления темноты снег кажется еще белее. Столетние деревья, свидетели людского безумия, стоят молчаливо, тая в себе стоны мучеников, убиваемых людьми-зверями.

– Вы чаво, такие-сякие, везли Корнилова, а? – задал красноармеец вопрос, поймав отставшего раненого туркмена.

– Ми…

– Да, такой-сякой, конечно, ты, а не мы! Зачем он нам? – прервал джигита красноармеец, держа на перевес винтовку и глядя в упор ему в глаза.

– Ми бизом (везем) твой яранал, он рускэ человэк!

– А, так на тебе, яранал! – ударил красноармеец в грудь туркмена.

– Ванька, чаво ты царамонишься, дурак! Пырни ему в пузу да обирай поскорее добро, а то сзади идут товарищи. Поздно будет! – советовал находившийся тут же рослый детина, примеряя сверх одежды бриджи, вытащенные из куржума только что приконченного им джигита.

– Вынимай-ка деньги да скидывай с себя все! А где серебряный пояс, вот к этому! – показывал товарищ на ятаган непонимавшему туркмену.

– Нэту! – отвечал тот, разводя руками.

– Ты, такой-сякой, наверно, зарыл в снег? Я тебя заставлю найтить… Стой! – говорил красноармеец, обшаривая куржум своей жертвы.

– Твоя говорит «дэнэг нэту»! – говорил он, продолжая смотреть в глаза жертве и держа винтовку перед самой грудью.