Жизнь и смерть генерала Корнилова

Из Петрограда приходили неутешительные вести. Там за спиной царя развернулась отчаянная борьба за власть. В неё включился Родзянко, недавно приезжавший на фронт, — он возглавил самую многочисленную группу знати, желавшую свержения династии Романовых, во второй эшелон входила так называемая либеральная оппозиция, провозгласившая ликвидацию самодержавия, — либералы хотели создать в России демократическую республику, облизывались, как коты, узревшие большие запасы колбасы и сметаны, носились со своей идеей, но не знали, как её реализовать, и третья группа — революционеры, подполье, находившееся в России, плюс эмиграция. Как разумел Корнилов, это была самая опасная, самая реальная группа, которая могла взять власть и закрутить гайки так, что тошно будет всей России.

Ещё в 1915 году, когда отмечали годовщину Великой войны, Гучков[40] выступил с призывом вести войну на два фронта. Первый фронт — это, естественно, Германия, второй — существующий российский строй, царь и его окружение.

Когда Корнилов слышал такие речи, у него сжимались кулаки. Сделать что-либо он был бессилен: Гучков создал так называемую «Военную ложу», куда вошли генералы от инфантерии, Поливанов — недавний военный министр, старый знакомый Корнилова Лукомский и другие, которые планировали сместить Николая, а верховную власть сделать «трёхточечной», где всё вершил бы триумвират... Регентом должен был стать председатель Государственной думы Родзянко, председателем Совета министров — глава земцев князь Львов[41], военным министром — сам Гучков.

Царь относился и к Родзянко, и к Гучкову, и к князю Львову плохо, в частности, председателя Госдумы он даже не называл по фамилии, бросал пренебрежительно «этот толстяк», императрица Александра Фёдоровна при свидетелях довольно круто отзывалась о Гучкове, говоря, что ему «место на высоком дереве».

Ни Родзянко, ни Гучков в долгу не оставались, дружно называли царя «врагом народа». Вот кто, оказывается, автор этого страшного термина, с громом и молниями расколовшего нашу страну в тридцатых годах, — Родзянко и Гучков, а совсем не Ежов, не Ягода, не Берия.

Фронт продолжал расползаться, будто гнилой; солдаты, начитавшиеся книжек, доставленных услужливыми «земгусарами» в окопы, стали покидать позиции и, на ближайшей станции набив карманы семечками, удирали домой. Офицеров, которые пытались помешать им, поднимали на штыки.

Двадцать седьмого февраля 1917 года ЦИК партии большевиков провозгласил, что Россией отныне будет управлять Совет рабочих депутатов во главе с Чхеидзе[42]. Чхеидзе был меньшевиком и представлял в России Второй интернационал[43]. Замами у Чхеидзе стали эсер Керенский и большевик Нахамкес. Ленин в страну ещё не вернулся, поэтому сценарий последующих политических изменений был расписан слабо. Требовались существенные поправки мастера.

Газеты не замедлили сообщить, что Нахамкес представляет в новом органе власти восставший пролетариат и германский генштаб, а голосистый, надушенный бабским «одеколоном» Керенский — самого себя.

Об изменениях в Петрограде сообщили в Могилёв, в Ставку, лично царю, но там не придали этой новости никакого значения.

Через сутки, двадцать восьмого февраля, была арестована большая группа министров, в том числе и военный министр, и министр внутренних дел, а с ними и другие. Царь, стараясь понять, что происходит в Петрограде, задумался.

Точку в размышлениях поставило письмо жены, в котором она очень кратко, но верно расставила точки над «i» и рассказала, что происходит.

Царь решил съездить домой, всё увидеть своими глазами.

Умный, хитрый старый лис Алексеев, фактически командовавший Ставкой, не замедлил явиться к государю.

   — Прошу вас, не покидайте Ставку! — взмолился старый лис.

Царь хмуро посмотрел на него:

   — Мне надо повидать своих детей. У меня их — пятеро. — Николай неожиданно, будто мальчишка, выкинул перед собой руку с широко расставленными пальцами. — Пятеро, и все очень дороги, Михаил Васильевич. Я их давно не видел...

Однако Алексеев чувствовал то, чего не чувствовал государь, предложил тихо, страдальчески кривя губы:

   — Хотите, я встану перед вами на колени и попрошу, чтобы вы не ездили в Петроград?

   — Нет, — коротко и резко ответил царь.

Едва царский поезд отстучал колёсами на могилёвских стрелках морзянку, как связь с ним была потеряна — мощная радиостанция Ставки впустую щупала эфир, безуспешно пытаясь отыскать царский поезд. Безрезультатно. Поезд словно растворился в бескрайних российских просторах.

Алексеев был прав, надо отдать должное старику — чутьё он имел отменное... Но и Николай был хорош: едва выехав из Ставки, он, кажется, тут же лишил себя возможности вести борьбу не только за власть, но и за жизнь: и свою собственную, и жизнь своей семьи. Похоже, он не верил, что обстановка в Петрограде накалилась так серьёзно.

Следом за государем отправился ещё один поезд, также литерный — командующего фронтом Иванова Николая Иудовича, человека чрезвычайно порядочного и знающего цену части. Для наведения порядка Николай наделил Иванова чрезвычайными полномочиями.