Жизнь и смерть генерала Корнилова

Василий невольно поморщился, в очередной раз поймав глазами хрустальный блик на соседней горе. Немцы внимательно следили за ними, буквально каждого человека держали на мушке, но не стреляли. Это было унизительно. Уж лучше бы они палили из всех стволов, жгли землю, деревья, людей, но не молчали. Созинов бессильно сжал кулаки и выругался:

   — С-суки!

Ночью Егор ушёл. Василий пропустил момент, когда тот исчез — забылся, казалось, всего на несколько минут, открыл глаза — брата уже нет. Лишь записка сереет около ног Василия, на ней химическим карандашом начертано всего лишь одно слово: «Дурак!»

Сделалось обидно, от обиды, от слез, скопившихся внутри, даже запершило в горле, Созинов заворочался на полосатом немецком матрасе, брошенном на землю, — спал на матрасе, по-царски, второй матрас, доставшийся ему от убитого Федяинова, бывшего ординарца генерала Корнилова, он натаскивал на себя вместо одеяла... В трёх метрах от Василия, приспособив также два матраса, ещё совсем недавно спал Егор... До последней минуты Василий не верил, что брат может уйти, собственно, он и сейчас в это не верил — Егор просто отлучился до ветра по малому делу, стоит сейчас у какой-нибудь коряги, тужится... Пройдёт несколько минут, и он вернётся. А записка с обидным словом, оставленная им, — это так, обычный розыгрыш, без которого на войне делается тошно. Вернётся Егорка, обязательно вернётся.

Однако Егор не вернулся, и Василий, уже на рассвете, окончательно понял, что тот не вернётся, сморщился с досадою, потом отёр пальцами глаза — и словно бы снял с себя некую паутину.

Немцы опять не стреляли, молчали, за день не сделали ни одного выстрела.

Корнилов, находясь на переднем крае, в окопах, знакомился с линией обороны, с биноклем лазил по местным горам, раздражённо сказал капитану Неженцеву[45], сопровождавшему его:

   — Позор! Измена!

Слова прозвучали резко, как удар плётки, были беспощадны. Неженцев деликатно кашлянул в кулак.

   — Вы чувствуете весь ужас и кошмар этой тишины? За нами следят, но не обстреливают, над нами издеваются, как над бессильными.

Неженцев вновь кашлянул в кулак. Неплохо, конечно бы, поднять людей в атаку и повести их на немецкие позиции, но в атаку сейчас поднимутся только офицеры да ещё несколько стойких солдат, остальные даже пальцем не пошевелят, будут плевать в спину, а то и начнут стрелять.

   — Я вижу одно, — сказал Корнилов капитану, — надо объединить тех, кто ещё способен воевать, кто способен уберечь Родину от захватчиков, в ударные батальоны. Это раз. И два — если не будет решительных мер со стороны нашего командования — нам конец.

Корнилов сел на перевёрнутый снарядный ящик, положил руки на палку.

   — Митрофан Осипович, голубчик, вам поручается создание первого такого ударного батальона. Беритесь за это дело немедленно!

   — Есть! — Неженцев вскинул руку к фуражке.

   — Немедленно, — повторил генерал, — иначе все мы окажемся в германском плену. А что такое германский плен, я знаю очень хорошо. — Корнилов замолчал. У него сама по себе нервно дёрнулась щека.

Первый ударный отряд из трёх тысяч человек был сформирован десятого июня 1917 года.

Командиром его стал Неженцев. У бойцов ударного отряда были свои знаки отличия — погоны, эмблемы на рукавах, своё походное знамя.

Погоны были черно-красные, эмблема вобрала в себя цвета России: на голубом щите — белый череп с костями, под черепом — карминно-красная граната, знамя, как и погоны, тоже имело два цвета — чёрный и красный.

Корнилов неторопливо, постукивая палкой по голенищу ярко начищенного сапога, прошёл вдоль строя, вглядываясь в лица солдат и офицеров ударного отряда, отметил про себя, что в строю очень много офицеров, в некоторых взводах их было больше, чем солдат, но ничего на это не сказал, задержался на мгновение около Василия Созинова, произнёс негромко:

   — Молодец, подхорунжий, не остался в стороне!

В ответ Созинов вскинул голову и щёлкнул каблуками, будто молодой юнкер. Корнилов стукнул палкой по голенищу и проследовал дальше.

Неженцев, отступя два шага, двигался за ним, будто послушная тень. Корнилову хотелось запомнить каждое лицо, каждого человека и вместе с тем — всех людей, стоявших в строю перед ним.

Три тысячи человек, три тысячи судеб. Ветер тихо пошевеливал тяжёлое полотнище знамени ударного отряда. Корнилов прошёл строй до конца, потом вернулся и, остановившись посередине, как раз напротив Созинова, произнёс речь.

   — Русский народ, — сказал Корнилов, — добился свободы, но ещё не пробил час, чтобы строить свободную жизнь. Война не кончена, враг не побеждён, под ним ещё русские земли. Если русская армия положит оружие, то немцы закабалят на долгие годы всю Россию. Нашим детям и внукам придётся работать на немцев. Должны победить мы. Победа близка! На ваших рукавах нашит символ смерти — череп на скрещённых мечах. Это значит — победа или смерть! Страшна не смерть, страшны позор и бесчестье.