Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Наконец, 10 июля я написал свое первое письмо в рчестве отправителя полевой почты № 17 638 С из 6-й роты 7-го пехотного полка. От Гжатска, куда прибывали товарные поезда, я должен был идти пешком со своим ранцем за плечами. На полковом командном пункте командир «даже пожал мне руку, приветствуя меня». Затем был еще марш через батальонный командный пункт в роту, которой командовал обер-лейтенант Байер. Меня сразу же назначили 1-м номером пулеметного расчёта. Рота недавно была отведена на несколько дней на отдых в лесной массив неподалеку от полкового командного пункта и тыловой базы в деревне Жабино. На следующую ночь мы должны были вернуться на передовую и сменить другую роту. Когда мы сменяли 7-ю роту, я встретил Йохена Фидлера и его командира отделения Краклера, нашего старшего по казарменному корпусу. Фидлер сказал, что из нас одиннадцати в 7-м полку было только шестеро, остальные попали или в 232-й, или в 235-й полк.

Смена прошла гладко. С интервалом в несколько минут, избегая какого-либо шума, чтобы не насторожить противника, отделения 7-й роты, одно за другим, покинули позиции. В течение дня в траншеях было более или менее спокойно. Только время от времени русские выпускали несколько снарядов, но все они были небольших калибров. Однако ночью русские не верили спокойствию. Таким образом ночи сопровождались бесконечной и беспорядочной какофонией взрывов. В полночь, в самое темное время летней ночи, я впервые заступил в одиночку на пост часового. Где-нибудь в другом месте и при других обстоятельствах я бы мог подумать о том, как Ленау (Николаус Ленау, немецкий поэт-лирик, 1802–1850 гг. — Прим. ред.) описывал ночь, «чей темный взгляд покоился на мне, торжественный, мечтательный и нежный, непостижимо сладостный такой».

Но тогда чувство одиночества во мне удвоилось. Я не знал своего местоположения на позициях, которые мне были незнакомы, и я не видел их днем. Я не знал, где находится противник, и мог только догадываться, где были наши часовые. Я знал только, как дойти до блиндажа. На короткое время меня охватило чувство заброшенности. Ничего хорошего для моей стажировки на фронте не предвещало и то, что ротный старшина приказал мне постричься сразу после прибытия на место. Затем, на полевой церковной службе под жарким солнцем, когда на мне была стальная каска, я почувствовал себя плохо. Мне стало одиноко и грустно. Никакого обзора в сторону противника у меня не было, так как наши траншеи находились за склоном. Единственное, что произошло за эти первые два часа на посту, так это обход командира роты. Я едва услышал, как он подошел. С устремленным вперед взором я спокойно доложил по-уставному: «Происшествий не случилось».

14 июля я должен был перевестись в первый взвод роты, чтобы принять отделение от унтер-офицера, который собирался уйти в отпуск. Примерно через неделю нас, курсантов, собрали в Жабино возле полкового командного пункта для выполнения еще одного «проверочного задания» перед производством в унтер-офицеры, которое ожидалось 1 августа. Задание было составлено обер-лейтенантом Штайфом, который был тогда полковым адъютантом. (Я встретился с ним снова в Вене, где он, будучи бригадным генералом немецкого бундесвера, принимал участие в тянувшихся годами переговорах о двустороннем сокращении вооруженных сил в Европе.) Насколько мы поняли, причиной этого заданий было желание командира полка проверить наши Теоретические знания и способности.

1 августа я с гордостью сообщил матери о том, что вместе с пятью другими курсантами я был повышен в Звании и стал «курсантом унтер-офицером» (Fahnenlunkerunteroffizier). Одновременно трое из них получили Железные кресты 2-го класса. Я был очень рад, что «мой Щпендицит не остановил меня». Так как мне не хватало» скольких дней до минимального срока фронтовой ранжировки в два месяца, то на самом деле я не мог быть повышен в звании. Однако командир полка, подполковник фон Эйзенхарт-Роде, изможденный господин с элегантными манерами кавалериста и, по-видимому, с такой же элегантностью мышления, взял ответственность на себя. Затем, писал я матери, у меня появился денежный оклад, и таким образом получение социального пособия на детей сокращалось.

В предыдущий день мы сидели вместе, и с «ликером и сигарами» писали письма своим самым дорогим и близким. «Официальное» празднование присвоения нам унтер-офицерских званий, с командиром и несколькими офицерами полкового штаба, планировалось на вечер. После того как, поздравив нас, командир ушел, главное место за столом занял командир 13-й батареи полевых орудий обер-лейтенант Рой, и мы приступили к так называемому усиленному питью. (Я увиделся с Роем, который, несмотря на свои двадцать пять лет, уже тогда имел лысину, на встрече ветеранов дивизии в Штутгарте. Напомнив ему о том вечере в Жабино, я сказал ему, что именно его я должен был благодарить за то, что напился так, как никогда в жизни.) Случилось так, что Рой, сам известный питок, приказал нам, курсантам, напиться по очереди.