Жизнь и смерть поэта Шварца

Таисья. Ты хоть к кому-нибудь что-нибудь чувствуешь? Хоть к кому-нибудь из людей хоть какое-то тепло?

Шварц. Да я всего себя растратил на тепло к людям! Второй закон термодинамики. Энтропия мироздания непрерывно стремится к максимуму, отчего душа поэта изнашивается до минимума.

Таисья. Ты и про меня гадости говоришь.

Шварц. Про тебя?! Откуда ты это взяла?

Таисья. Мне передают.

Шварц. А ты верь больше.

Таисья. Сама слышала по параллельной линии.

Шварц. Подслушиваешь? Иногда говорю. Пусть люди меня жалеют. Да, умираю, да, жена со свету сживает. Сочувствуйте. Вознаградите за муки премией. Карта слезу любит. Это для них, для чужих. А для тебя — я хочу сказать, для себя для нас с тобой — ты же воплощаешь мой тип женщины. Лапландско-украинский тип. Мой идеал.

Таисья. Про всех твоих жен это от тебя слышала.

Шварц. Это?! Что это?! У меня было семь жен, и у всех росла синяя борода. Отчего наши браки и не могли совершиться на небесах. Семь жен, не считая детей!

Таисья. Багров Бродского в ссылке навещал, а ты в это время по бабам бегал и по кабакам.

Шварц. С Папой Римским! Бродский один меня понимал и за это уважал.

Таисья. Все знают, что Багров к нему ездил, а ты в Союзе писателей водку пил.

Шварц. Я его тайно посещал. Об этом знаем только я и безвременно ушедший.

Таисья. Все врешь. Уже сам не знаешь, что было, чего не было. Багров написал, как пришел к нему в местную тюрьму, а тот выходит из двери под конвоем, и в руках два бидона: на одном написано "М", а на другом "Ж". А ты, как дятел: "я Бродского благословил, я Бродского благословил". (Телефонный звонок, она снимает трубку.) Да… Сейчас передам ему трубку. Только говорите короче, вы отрываете его от работы. (Передает трубку Шварцу.) Какой-то юный талант.

Шварц(Таисье). Поставь чаю.

Таисья уходит.

(В трубку.) Шварц слушает… Как вы сказали? Умелин? Не псевдоним?.. Фамилия уж больно значащая — как из Фонвизина. Милон Умелин. И что вы умеете, Умелин? Слушаю вас, смелей. (Кладет трубку на тахту рядом с собой, идет к буфету, берет коробку шоколада, вынимает из нее конфету. Возвращается, прикладывает трубку к уху.) Это все хорошо, а лучше прочтите стихотворение… Не мое же… Любое на ваш выбор. (Слушает, сперва внимательно, потом отвлекается, включает телевизор.) Всё? Ну что. Хорошее чувство языка. Прямо отличное. Отличный слух. Прямо замечательный. По первому впечатлению. Хотите напечататься? Если нужна рекомендация, напишите, что полагается, купите коробку конфет — шучу-шучу. Привезите, я подпишу… Уже печатаетесь?.. Уже три книги стихов? Тогда вы мне рекомендацию — я вам коробку конфет… Журнал "Золотое сечение"? Вас? Выдвигает? Любит? Любит и выдвигает? А я тут при чем?.. Да знаю я "Золотое сечение", как облупленных. У них меньшее так относится к большему, как большее к целому — правильно? Умелин, вы чего хотите? Чтобы я присоединился к "Кесареву сечению" и написал, что вы гений?.. О вас уже так пишут? Это плохой знак. Пишут только про то, про что хорошо получается писать… Так я в каких годах-то! Лучше оцените, сколько десятилетий обо мне не писали. Умелин, сынок, ты сочини-ка что-нибудь, чтобы все, кроме одиннадцати девочек, от тебя отвернулись — и чтобы никак было не сформулировать, что такое ты сочинил. А ко мне звони, если по делу. Нобеля могу устроить, как Бродскому, путевку со скидкой в Дом творчества. (Опускает трубку.)

К концу разговора входит Таисья с чайником.

Милон Умельев, из Вторчермета. Вторчермет и Интернет, сейчас в цене.

Таисья. Не Умелин?

Шварц. Очень даже умелин.

Таисья. Честное слово? Что же ты делаешь? Он же в списке на премию. Это тот молодой, за которого вся филология и интеллигенция во главе с академиком Лихачевым.

Шварц. А за меня солнцевская группировка и мировой сионистский центр.

Таисья(набирает номер телефона. Шварц тем временем наливает себе чай). Тамарка, опять я. Устрой ему срочно интервью — все равно для чего, только центральненького. Не успела отвернуться, облажался. Расхлебывать, натурально, мне… Да ради бога: нравится — забирай. Только потому, что тебя люблю, не отдаю. А не ты бы — сама привезла в двух авоськах и в квартиру занесла. (Кладет трубку.)

Шварц. Рембрандт умирал в нищете, в полном одиночестве. Зато не слышал этого болотного чавканья. Пошлость засосала меня — как сказал мне шепотом Пастернак, показывая подбородком на своих баб. Юн был, не понимал тогда.

Телефонный звонок.