Читаем Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции полностью

Отдельный аспект в изучении смертности представляет анализ ее различий у мужчин и женщин. Как уже отмечалось, на пути такого анализа — ряд трудностей. Одна из них — в социально-культурной дискриминации женщины, вследствие которой составители дошедших до нас памятников нередко вовсе игнорировали женщин. Особенно это касается генеалогических и налоговых документов, частно-правовых грамот, нотариальных записей, т. е. всех тех материалов, в которых прямо или косвенно могли отразиться различия в жизненных судьбах мужчины и женщины. Например, в генеалогическом издании Э. Перруа доля женщин во всех возрастных классах крайне незначительна — 7 % в период до 1349 г., 10,5 % в период между 1350 и 1500 г. Явная случайность этих упоминаний делает анализ возрастных данных о женщинах и тем более сопоставление их с возрастными данными о мужчинах ненадежными. Как мы видели, и при описании сестер или дочерей форезских дворян сохранившиеся сведения скупы и ненадежны. Отметим лишь, что общее число упоминаний всех лиц женского пола во второй половины XIV и в XV в. становится в форезских материалах несколько более частым, чем в XIII — первой половине XIV в. Сколько-нибудь подробные данные о женщинах отсутствуют и в нотариальном архиве Перигора: А. Игуне-Надаль удалось собрать в нем подробные сведения о 460 мужчинах и только о 5 женщинах[668].

Среди обстоятельств, затрудняющих анализ половозрастных различий в смертности, следует назвать также неравномерность мужской и женской эмиграции. По крайней мере, в ряде случаев мужчины мигрировали в XIV–XV вв. чаще, чем женщины. А это означало, что даже там, где в налоговых описях зафиксированы и женщины, диспропорция в их соотношении с мужчинами могла быть обусловлена различиями не только в продолжительности жизни и смертности, но и в территориальной мобильности. Приходится учитывать и такие особенности полов, как неодинаковость возможностей для заключения повторных браков. Вдовцы вступали в них обычно легче, чем вдовы, если только последние не принадлежали к числу богатых наследниц или очень молодых женщин. В результате соотношение числа вдов и вдовцов также не является однозначным показателем частоты смерти у мужчин и женщин. Все эти трудности легко объясняют ограниченность исследовательских результатов по данному вопросу, так же как известную их противоречивость.

На протяжении последних десятилетий не раз высказывалась мысль, что на XIV в. приходится перелом в общем соотношении мужчин и женщин в Западной Европе в целом и во Франции в частности: на смену нехватке женщин приходит их избыток. Это тезис обосновывался преимущественно увеличением с XIV в. числа вдов[669], что само по себе, как уже отмечалось, не всегда может служить достаточным доказательством. Более надежными данными можно считать материалы сплошного анализа числа живых (или умерших) мужчин и женщин той или иной местности. Так, в описи 1422 г. в Реймсе среди 3175 учтенных жителей индекс пола (т. е. число мужчин на 100 женщин) среди взрослых составлял в одном приходе 90,9, а в другом — 91,7[670]. Сходные цифры известны в первой половине XV в. для ряда немецких городов — Фрейбурга в 1444–1448 гг. (81,9), Нюренберга в 1449 г. (82–85), Франкфурта-на-Майне в 1440 г. (85)[671]. К сожалению, не всегда ясно, в какой мере избыток женщин во всех этих случаях можно считать несомненным фактом, как в Реймсе, где учету подлежали даже временно проживавшие «чужаки» (forains) из подгородних сел, а в какой — следствием временных сдвигов или недоучета низших имущественных категорий.

Рассматривая возможные причины женского перевеса в XIV–XV вв., исследователи отмечали более высокую смертность мужчин. Ее связывали с их гибелью в войнах и восстаниях, а также в ходе чумных эпидемий. Так, Ж. Бирабен обратил внимание на данные по аббатству Сен-Жермен Локеруа (Иль-де-Франс) о захоронениях мужчин и женщин, умерших во время чумы 1349 г. Судя по подсчетам похоронных расходов и завещаниям, здесь было погребено 219 мужчин и 163 женщины[672]. Очевидно, однако, что в этих цифрах можно видеть подтверждение большей смертности мужчин, только если быть уверенным в примерном равенстве их численности с женщинами накануне «Черной смерти». Есть и другие сведения о большей уязвимости мужчин, чем женщин, в период эпидемий в XIV в. Ее констатирует, например, Жан де Венет в 1361 г.[673], она подтверждается некоторыми историко-сравнительными параллелями, хотя и не всеми[674].

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих литературных героев
100 великих литературных героев

Славный Гильгамеш и волшебница Медея, благородный Айвенго и двуликий Дориан Грей, легкомысленная Манон Леско и честолюбивый Жюльен Сорель, герой-защитник Тарас Бульба и «неопределенный» Чичиков, мудрый Сантьяго и славный солдат Василий Теркин… Литературные герои являются в наш мир, чтобы навечно поселиться в нем, творить и активно влиять на наши умы. Автор книги В.Н. Ерёмин рассуждает об основных идеях, которые принес в наш мир тот или иной литературный герой, как развивался его образ в общественном сознании и что он представляет собой в наши дни. Автор имеет свой, оригинальный взгляд на обсуждаемую тему, часто противоположный мнению, принятому в традиционном литературоведении.

Виктор Николаевич Еремин

История / Литературоведение / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!
1937. Как врут о «сталинских репрессиях». Всё было не так!

40 миллионов погибших. Нет, 80! Нет, 100! Нет, 150 миллионов! Следуя завету Гитлера: «чем чудовищнее соврешь, тем скорее тебе поверят», «либералы» завышают реальные цифры сталинских репрессий даже не в десятки, а в сотни раз. Опровергая эту ложь, книга ведущего историка-сталиниста доказывает: ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! На самом деле к «высшей мере социальной защиты» при Сталине были приговорены 815 тысяч человек, а репрессированы по политическим статьям – не более 3 миллионов.Да и так ли уж невинны эти «жертвы 1937 года»? Можно ли считать «невинно осужденными» террористов и заговорщиков, готовивших насильственное свержение существующего строя (что вполне подпадает под нынешнюю статью об «экстремизме»)? Разве невинны были украинские и прибалтийские нацисты, кавказские разбойники и предатели Родины? А палачи Ягоды и Ежова, кровавая «ленинская гвардия» и «выродки Арбата», развалившие страну после смерти Сталина, – разве они не заслуживали «высшей меры»? Разоблачая самые лживые и клеветнические мифы, отвечая на главный вопрос советской истории: за что сажали и расстреливали при Сталине? – эта книга неопровержимо доказывает: ЗАДЕЛО!

Игорь Васильевич Пыхалов

История / Образование и наука