Жизнь и судьба Федора Соймонова

В сердцах покидали дворец высшие синодские чины. Ворчали про себя, что-де видно опять верховные господа хитрость какую-то меж собой затевают, а с ними не советуются...

Тут стали выходить в большой зал те, кого не позвали на совет, из генералитета и высшего дворянства. Федор увидел Ивана Ильича, который шел с Павлом Ивановичем Ягужинским, и поклонился обоим. Иван Ильич помахал ему рукою:

— А, и ты здеся? Это хорошо, ты не уходи, побудь маненько. Чай, с поручением от Прасковьи?..

Он по-доброму усмехнулся.

— А ить я тебя тоже знаю, — как всегда бесцеремонно, вмешался Ягужинский. — Ты тот морской, что в Персидском походе гукором генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина командовал, так ли?..

Федор поклонился.

— А еще?..

— А еще ходил с тобой, ваше высокоблагородие, в Выборг для Ништадтского миру...

Ягужинский сверкнул глазами, переглянувшись с Мамоновым.

— Помню, как не помнить. Хвалил тебя великий государь. За честность хвалил. А что ноне в Москве? Я чаю, морские волны пока до кремлевских стен не докатываются?

Вмешался Иван Ильич. Рассказал, что Федор восемь лет без отпуска провел на Каспии, а ныне вернулся, женился, сына родил...

— То добро! — перебил снова генерал-прокурор. — Добро, у меня вот тоже наследник появился, не гляди, что я стар. — Он засмеялся коротко, но, поняв неуместность веселья, оборвал смех. — Это хорошо, что ты в Москве. Здесь скоро за честным человеком с фонарем при белом свете ходить станут. Зело в них большая нужда будет...

С этими словами он отошел к камергеру князю Сергею Петровичу Долгорукому. Иван Ильич подмигнул Соймонову:

— Тут, брат, ноне великие дела будут. Чего Прасковья-то Ивановна передать наказывала?

Федор стал вполголоса рассказывать. Иван Ильич встревожился. Пару раз останавливал капитана, переходил на иное место, оглядывался. Глаза его сузились, губы подобрались.

— Говорить лишнее не стану, — сказал он, когда Федор кончил обсказывать. — Раз привез, стало быть, сам понимаешь, как дале себя держать и что за такие-то вести быть может. Сказал и забыл. И на дыбе не вспомнил, и на плахе... Ты меня здеся дождись, а сам ни во что не плетися...

В сей момент из совещательной палаты показались члены «осьмиличного» совета, по меткому выражению Феофана. Впереди шел князь Дмитрий Михайлович Голицын. Он откашлялся и голосом, хриплым то ли от волнения, то ли от прошедших споров, объявил, что совет положил быть на российском престоле герцогине Курляндской Анне Иоанновне. На мгновение в зале воцарилась тишина. Новость была неожиданной. Но потом все зашумели, заговорили. Из всех выделился Ягужинский. Он подошел к князю Василию Лукичу и громко, «с великим желанием» сказал, как выкрикнул:

— Батюшки мои, прибавьте нам, как можно, воли!

Василий Лукич нахмурился, почесал ухо.

— Говорено уже о том было, но то не надобно, — ответил он.

Павел Иванович стал еще что-то говорить ему, но слова его потонули в общем шуме. Сенаторы и генералитет стали расходиться.

— Пойдем и мы, — позвал Федора Иван Ильич. — Ноне более ничего не будет.

И они стали спускаться в сени. Но когда подошли к изрядно уменьшившейся куче шуб, наверху показался князь Дмитрий Михайлович Голицын и стал снова всех звать назад.

— Боится, как бы не было чего... — усмехнулся Мамонов.

— Да уж непременно чтой-то будет... — вторил ему Ягужинский. — Ты вот чего, морской, — сказал он, наклонившись к уху Соймонова, — ты приди-тко ко мне завтра ввечеру, как стемнеет. Да не в санях тройкой, и не к парадному крыльцу... Сам, чай, понимаешь...

Федор кивнул. Тогда Ягужинский легонько подтолкнул его в спину. Накинув полушубок, Федор спустился с крыльца и пошел отыскивать свои сани.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю и две выполнить приказание генерал-прокурора он не смог. Жесточайшая лихорадка свалила его в постель. Сперва он еще порывался встать и идти. Но потом послал к Ягужинскому Семена.

О чем доносил старый камердинер по возвращении, он уже не помнил. С воспаленным горлом, в жару, лежал он почти в беспамятстве. И лишь придя в себя, узнал, что Павел Иванович велел тогда отвезти старого солдата домой на своих санях и что адъютант генерал-прокурора приходил в горницу, удостоверялся в его беспамятстве и болезни. «Пошто я ему понадобился?» — думал Федор, но бурные события февраля 1730‑го отбили у него память. Да и Ягужинскому было не до него...

4