Жизнь и судьба: Воспоминания

С еще одним символистом познакомились мы самым странным образом. Это был филолог-классик Моисей Семенович Альтман (1896–1986), тот молодой собеседник Вячеслава Иванова в Бакинском университете (1920–1924), которого поэт в сонете 1923 года назвал Эли-Мойше (пророки Илия и Моисей в одном лице).

Мы с Алексеем Федоровичем знали некоторые работы Альтмана (они были в нашей библиотеке), в том числе его «Греческую мифологию» (М.; Л., 1937), которую я обычно включаю в литературу по моему курсу мифологии. Больших работ его мы не встречали, в круг наших знакомых он не входил.

Однажды приятель по аспирантуре моей сестры, Мины Алибековны (Пединститут им. Герцена в Ленинграде), Юрий Петровский [342]приехал к нам в Москву с приветами от сестры и сказал, что профессор Альтман, с которым Юрий знаком, очень хочет с нами познакомиться, знает Лосева по прежним книгам и по вышедшей в 1957 году «Античной мифологии в ее историческом развитии», собирается в Москву и просит рекомендовать его.

Вот таким окольным путем, через молодого человека, М. С. Альтман появился у нас на Арбате в 1960-е годы. Человек он невероятной пылкости, стремительности и приносит с собой нечто напоминающее суматоху и спешные разговоры перед отходящим поездом. Моисей Семенович сразу же выяснил наши связи с вдовой Георгия Ивановича Чулкова, друга Вяч. Иванова, Надеждой Григорьевной, и с его сестрой Любовью Ивановной Рыбаковой (женой Н. М. Тарабукина). Потребовал однажды, чтобы я познакомила его с художницей Любовью Ивановной (к Надежде Григорьевне пошел сам), и мне пришлось его сопровождать, благо Любовь Ивановна жила недалеко, вблизи Консерватории. По-моему, мы даже сопровождали Моисея Семеновича вдвоем с Юдифью Каган (в этот вечер она у нас в гостях).

В Москве наш новый знакомец достаточно редкий гость, но когда приезжает, мы слышим по телефону его быструю речь с каким-то восточным акцентом (родился в местечке Минской губернии, потом Киев несколько лет, Баку с его интернациональным, пестрым населением — тут не всегда по-русски правильно заговоришь).

Зато беседы с Моисеем Семеновичем всегда насыщены воспоминаниями о любимом, незабываемом Вячеславе Иванове, о тех, кто учился вместе с Моисеем Семеновичем в Бакинском университете, о тех, с кем он и сейчас поддерживает теплые отношения, хотя бы с профессором-историком Ксенией Михайловной Колобовой, и непременно с нежностью о Любови Григорьевне, своей жене [343].

Судьба особенно не жаловала Моисея Семеновича — хотелось работать и печататься, а штатные места в высшей школе, как хорошо известно, заповедные, не попадешь, все давно заняты. Потому и радуется Моисей Семенович даже своему пребыванию в Туле (1956–1959), где он все-таки умудрился напечатать (и не только там) ряд своих небольших статей по ономастике — тут и Достоевский, и Лев Толстой, и Пушкин, и Блок. Алексею Федоровичу как философу имени остроумные и проницательные очерки Моисея Семеновича (он вообще искрился остроумием, шутками, анекдотами) интересны.

Но главное — повествования легкого на подъем нашего нового друга о его путешествиях в Америку (там родня, знаменитый музыкант, пригласивший Моисея Семеновича и Любовь Григорьевну, — имя его скрывалось), да не один раз, а дважды, и потом, самое интересное, в Рим, к Лидии Вячеславовне, через пространство в тысячу верст и тысячу лет. Моисей Семенович любит эпистолярный жанр, а нам некогда отвечать на множество его посланий. И он, шутя, но и всерьез замечает: «Понимаю, Вы оба очень заняты, Вам недосуг. Но разве не следует предпочесть дружбу службе, и не пора ли сменить недосуг на досуг» (22/XII — 1971). Заодно сообщает о книжных новостях (сочинения Вл. Соловьева и Вяч. Иванова издаются в Бельгии), и как-то между прочим, немного не по-русски: «А Лида снискала большой музыкальный интерес» — это о дочери Вяч. Иванова.

Да, путешественник шесть месяцев со своей супругой пробыл в США и Риме (1970). «В Риме я видел и слышал папу, в Нью-Йорке — Атлантический океан, а в Сан-Франциско — Тихий океан. Видел также, потрясенный, заполярные льды, своим безмолвным величием не сравнимые ни с чем, ни с чем. Был и в соборе Петра, и в подземелье орфиков, ходил по Via Sacra, приобщился к Микель Анджело и отрастил глаза у Рафаэля. И еще, и еще, и еще!». «А мой английский и итальянский языки за рубежом оказались именно „моими“, ничьими. Меня, однако, разумели: очень уж выразительна была моя мимика и наглядна жестикуляция. И тут же рифмы, „легкие подруги“:

Отплыть с Европы берега,
Изведать моря бучи
И плавать вдоль Америки
По всем путям Веспучи.

Когда-то в четверостишии „Метафилолог“ я писал:

Ни к какому плыть не стану берегу.
Курс невесть куда держа по румбам:
Пусть Колумб открывает Америку,
Я открываю Колумба.