Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

При скудном бюджете всего в 300 миллионов долларов на счету должен быть каждый доллар. Помню, как меня поразило бездумное привлечение коммерческих кредитных ресурсов под правительственные гарантии на сомнительные или недостаточно просчитанные проекты. Несколько таких проектов, в том числе три – с EBRD[82], мы заморозили, по другим кредитным линиям последовали уголовные дела по хищению средств.

Следующим непростым для меня решением стал отказ от ваучерной приватизации – в бюджет от нее почти ничего не поступало. Сама идея такой приватизации, казалось бы, исходила из справедливого мотива: дать всем гражданам Армении равные возможности стать собственниками приватизируемых объектов. Но на практике благие намерения обернулись разрушительными для экономики последствиями. Тяжелейшая социальная ситуация в стране привела к тому, что люди сразу же продавали свои ваучеры во много раз дешевле их номинальной цены, чтобы получить хоть какие-то деньги. Скупали же их директора предприятий, чиновники, бывшие цеховики, активисты АОДа – словом, те, кто обладал средствами, то есть имел доступ к государственной кормушке. Таким образом значительная часть предприятий ушла за бесценок в собственность небольшой группе людей, а идея народного капитализма потерпела полное фиаско.

Энергетический кризис и проблема транспортных коммуникаций с внешним миром довершили разрушение заметной части унаследованного от СССР промышленного потенциала. Новые собственники, не видя перспектив, зачастую просто раскулачивали свои предприятия, продавая станки и оборудование за пределы Армении. Процесс приватизации был настолько скомпрометирован, что мы привлекли компанию Merrill Lynch для организации международного тендера по продаже нескольких предприятий и отелей. Так нам удалось продать Ереванский коньячный завод, отели «Армения» и «Ани», государственную долю в телекоммуникационной компании «АрменТел», причем все покупатели несли обязательства по развитию приобретаемых активов. Такая приватизация наконец стала приносить реальные деньги, в которых правительство отчаянно нуждалось: инфраструктура страны разваливалась в полном смысле этого слова.

Одним из самых трудных решений оказался переход к адресной социальной политике: полный отказ от всех социальных субсидий в пользу помощи конкретным нуждающимся. Мы первыми в СНГ провели монетизацию социальной политики, ввели семейное пособие, для чего пришлось разработать методику определения нуждающихся семей и наладить их учет. Парламент решение поддержал, и мы начали срочно претворять его в жизнь.

Надо сказать, что все, о чем изначально договаривались с председателем парламента, он выполнил полностью и сложностей с парламентской поддержкой у меня не возникло. Правда, небольшой конфликт в самом начале все же произошел. Новый премьер-министр должен представить парламенту новую программу правительства. А какую программу я мог представить? Я ведь только-только возглавил правительство и еще мало что знал про экономику Армении. Никакой программы у меня не было. Естественно, я отказался, настаивая, что поменялся лишь премьер, а не правительство целиком. Данный пункт в конституции формулировался нечетко и действительно позволял разные интерпретации, вот я и настаивал, что вовсе не обязан это делать. В итоге, после долгих споров, в парламент я так и не пошел.

Вообще с парламентом я выстроил нестандартные отношения. В словесные баталии с депутатами никогда не вступал, на трибуну парламента не поднимался. Это казалось необычным: раньше депутаты всегда напрямую задавали свои вопросы премьеру и тот сам на них отвечал. Я же изменил подход: любой вопрос кивком переадресовывал министру, ответственному за ту область, которой касался вопрос, и тот уже выступал с разъяснениями. Я понимал, что многим в парламенте это не нравится, но счел необходимым увеличить дистанцию между премьером и депутатами. Их сто тридцать человек, а я один, и мне не хотелось, чтобы каждый из них мог поднять меня на трибуну. Во-первых, я не очень словоохотлив, а во-вторых, это плохо сказалось бы на моем авторитете. Если сегодня депутат чувствует себя праве бодаться со мной в парламенте, то завтра он посчитает, что может требовать у меня личных преференций.