Жизнь и труды Пушкина

Рифма — звучная подруга
Вдохновенного досуга,
Вдохновенного труда,
Ты умолкла, улетела,
Изменила навсегда!
Твой привычный, звучный лепет
Усмирял сердечный трепет,
Усыплял мою печаль!
Ты ласкалась, ты манила
И от мира уводила
В очарованную даль!
Ты, бывало, мне внимала:
За мечтой моей бежала,
Как послушное дитя;
То — свободна и ревнива,
Своенравна и ленива —
С нею спорила шутя.
… [132]
Сколько раз повиновался
Резвой прихоти твоей,
Как любовник добродушный,
Снисходительно послушный
…
О, когда бы ты явилась
В дни, как еще толпилась
Олимпийская семья!
Ты бы с ними обитала,
И как пышно бы блистала
Родословная твоя!
Взяв божественную лиру,
Так поведали бы миру
Гезиод или Омир:
«Феб однажды у Адмета,
Близ тенистого Тайгета,
Стадо пас, угрюм и сир.
Он бродил во мраке леса
И никто, страшась Зевеса,
Из богинь или богов
Навещать его не смели —
Бога лиры и свирели,
Бога света и стихов!
Помня первые свиданья
Утолить его страданья
Мнемозина лишь одна
притекла
…

Далее следуют бессвязные строки, которые, вероятно, хорошо понимал автор их, но из которых теперь мы можем только извлечь приблизительную догадку о конце стихотворения: Диана сокрыла от гневного Зевеса, ночью и в чаще леса, дочь, рожденную Мнемозиной от Аполлона: дочь эта и была Рифма[133]. Набросав свое стихотворение, Пушкин возвращается к Марии и продолжает ее портрет:

Но не единая краса
(Мгновенный цвет!) молвою шумной
В младой Марии почтена…

Так-то, по богатству фантазии, с первого стиха, написанного почти из шалости, представилась автору полная пьеса, которую он и докончил, и так-то справедливы были его жалобы на непокорность рифмы!

Критический осмотр произведения, неразлучный у Пушкина с самим созданием, выразился в двух замечательных пропусках, тогда как уже поэма, переписанная набело, готова была поступить в типографию. К характеристике казака, тайно любившего Марию (первая песнь), принадлежали еще следующие стихи, которые сообщали ему романический, несколько ложный оттенок, замеченный проницательным взглядом автора:

Убитый ею, к ней одной
Стремил он страстные желанья,
И горький ропот, и мечтанья
Души кипящей и больной.
Еще хоть раз ее увидеть
Безумной жаждой он горел:
Ни презирать, ни ненавидеть
Ее не мог и не хотел.

Второе выпущенное место принадлежит к сцене сумасшествия Марии, т. е. концу третьей песни. После стихов:

С горестью глубокой
Любовник ей внимал жестокий,
Но, вихрю мыслей предана… —

следовал монолог Марии, здесь прилагаемый:

«Ей-богу, — говорит она, —
Старуха лжет. Седой проказник
Там в башне спрятался. Пойдем,
Не будем горевать о нем,
Пойдем… Какой сегодня праздник?
Народ бежит, народ поет —
Пойду за ними; я на воле,
Меня никто не стережет…
Алтарь готов; в веселом поле
Не кровь… О нет, вино течет!
Сегодня праздник. Разрешили…
Жених — не крестный мой отец,
Отец и мать меня простили:
Идет невеста под венец!»
Но вдруг, потупя взор безумный,
Виденья страшного полна;
«Однако ж, — говорит она…