Жизнь и труды св. Дионисия Великого, епископа Александрийского

Напоминая об этих аналогиях, св. Дионисий вполне справедливо замечал, что они достаточно ясно показывают согласие его с учением об единосущии Сына со Отцем. Правда, он не употреблял самого слова «единосущный», так как не находил и не читал его ни в одном месте Священного Писания.[785] Но приведенные им примеры ясно указывали на единство рода (ομογενής) и единство природы (όμοφυής) в Отце и Сыне; а для сторонников Платоновой философии, которой симпатизировали все представители Александрийской огласительной школы, не исключая и самого Дионисия, понятие «существа» совпадало с общими родовыми признаками предмета, характеризующими его природу.[786]С этой точки зрения название «единосущный» было только другим выражением понятия однородности или единства природы. Чтобы еще яснее обозначить это единство природы, св. Дионисий употребляет такие выражения, где почти исчезает и различие имен, характеризующих природу Отца и Сына. «Жизнь рождена от жизни, как река истекла от источника, и от неугасимого света возжжен блистающий свет».[787] Если Бог есть сущий, то и Сын «исполнен сущего и Сам есть Сущий от Отца».[788]Если Бог есть Дух, как говорит о Нем Писание, то соответственно этому и Сын называется испарением силы Божией {Прем. 7,25).[789] Слава и могущество принадлежат одинаково всем трем Лицам Святой Троицы.[790] Св. Дионисий вооружается только против безразличного употребления имен, которыми характеризуются их личные свойства. «В начале было Слово, но не был Словом Тот, Кто произнес Слово, ибо Слово было у Бога. Господь есть Премудрость; следовательно, не был Премудростью Тот, Кто произвел Премудрость, Христос есть истина, но написано: благословен Бог истины».[791]

Но чтобы оправдаться от обвинения в отрицании единосущия Сына с Отцом, необходимо было показать не только качественное единство существа, но и количественное. Нужно было показать не только то, что Отец и Сын — одного существа или одной природы, но и то, что Они составляют одно существо. При идеальном единстве рода возможно бесчисленное множество видов и индивидуумов. Хотя последние и связаны между собой единством рода, однако в действительности род повторяется в каждом из них. Св. Дионисий хорошо понимал, что аналогия человеческого рождения, ясно указывая на различие ипостасей и качественное единство их природы, требует восполнения другой аналогией с ясным указанием не только на качественное, но и на количественное единство существа. Но в мире конечных существ при количественном и качественном единстве существа различие наблюдается лишь в форме различия свойств или последовательных моментов развития этого существа. Поэтому весьма трудно было подыскать аналогию, которая хотя бы приблизительно выражала одновременно и единство существа в строгом и полном смысле, и ипостасное различие между Отцом и Сыном. По–видимому, св. Дионисий считал наиболее подходящей для вышеуказанной цели аналогию отношения ума или мысли к слову. По крайней мере, он с особенной подробностью останавливается на раскрытии этой аналогии и неоднократно возвращается к ней. «Слово есть возлияние ума и, говоря по–человечески, источается из сердца устами. Оно становится отличным от слова в сердце, становится мыслью, исторгающейся с помощью языка. Одно, выслав от себя другое, осталось таким же, каким было; другое же, быв послано, отлетело и носится всюду. И таким образом каждое из них и одно в другом пребывает, и одно отлично от другого, и оба составляют одно (εν είσιν), будучи двумя (δύο οντες). Так и Отец и Сын, по сказанному, суть едино и пребывают Друг в Друге».[792] В другом месте св. Дионисий раскрывает ту же самую аналогию в следующих выражениях. «Мысль наша изры–гает из себя слово по сказанному у пророка: отрыгну сердце мое слово благо (Пс. 44,2). И мысль и слово отличны друг от друга и занимают особое и отдельное друг от друга место. Мысль пребывает и движется в сердце, а слово на языке и в устах; однако они не разделены (ού μην διεστήκασιν) и ни на одно мгновение не бывают лишены друг друга. Ни мысль не бывает без слова, ни слово без мысли, но мысль творит (ποιεί) слово, проявляясь в нем, и слово обнаруживает мысль, в ней получив бытие. Мысль есть как бы внутри сокровенное слово (λόγος έγκείμενος), а слово есть обнаруживающаяся мысль (νους προπηδών). Мысль переходит в слово, а слово переносит мысль на слушателей, и таким образом при посредстве слова мысль передается душам слушателей, входя в них вместе со словом. И мысль, будучи сама от себя, есть как бы отец, слова, а слово — как бы сын мысли. Прежде мысли оно невозможно, но и не откуда–либо совне произошло оно, а существует вместе с мыслью и возникло из нее самой. Так и Отец, величайшая и всеобъемлющая мысль, имеет первым Сына — Слово, Своего истолкователя и вестника».[793]