Жизнь и творчество Александра Грина

Болтовня Ван-Конета могла показаться герою романа святотатством лишь по одной причине. Потому, что счастливые часы у Футрозов жили в его сердце, как воспоминание любви. Это «негодное и узкое» понятие вдруг оказывается до того широким, что неважно, кого он любил тогда — Элли, Роэну? Образ любви здесь связан с миром чудесной гармонии, каким показался Давенанту дом его благодетеля.

Такой поворот темы для Грина характерен. В рассказе «Остров Рено» потрясение, переживаемое Тартом при встрече с дивной природой острова, тоже воспринимается как род любви с первого взгляда. В развернутом пейзажном описании, которое дает автор, кроме пышной растительности, диких цветов и скал, есть музыка. В звучании слов, ритме фраз слышно, как она рождается и растет в душе очарованного человека. Это узнавание любви. Остров Рено и душа Тарта созданы друг для друга.

Матрос не вернется на корабль. И погибнет. В русской классической литературе есть драма, до странности похожая. Так Андрий из «Тараса Бульбы» увидел прекрасную полячку и понял, что не покинет ее.

К людям, способным так любить кого-то или что-то на этом свете, язвительный, высокомерный Грин относится с братской нежностью. Того, в чьем сердце жива эта божественная искра, он никогда не спутает с безликим человеком толпы. Вот почему так обаятельны угольщик Филипп из «Алых парусов», Стеббс из «Блистающего мира», смешной взбалмошный капитан Дюк. Аристократами духа их не назовешь. Но и «маленькими», «простыми» людьми тоже язык не повернется. Любящий не может быть ни прост, ни мал. В мире Грина эта истина непреложна.

Правда, здесь требуется оговорка. Гриновский мир не полностью подчинен автору. Такое бывает, причем именно у больших художников. Как это понять? Видимо, исходя из различия авторских возможностей. Кукольник изготавливает марионетку. Она не способна двигаться иначе, чем по мановению хозяйской руки. А Бог (или природа) создает существа, наделенные волей, то есть не всегда послушные верховному замыслу.

Так и с писателями. Посредственность населяет свою книгу куклами и манипулирует ими по своему усмотрению. А у гения персонажи артачатся. Татьяна-то, помнится, с самим Пушкиным «удрала штуку», перевернув романный замысел. Вот и Грин может сколько угодно смотреть, к примеру, на Стеббса глазами своего любимого главного героя. Недалекий малый. Плохой поэт. Но симпатяга, верен, как пес, к тому же приятель детских игр… Однако стоит приглядеться к этому смешному Стеббсу самостоятельно, благо он у Грина чудо какой живой. Великий Друг, вот он кто. (Герой так называет Тави, но Стеббсу это больше подходит). В дружбе он истинный поэт и, право же, в этом измерении своей личности он выше своего снисходительного кумира.

Что до любовных коллизий в обычном понимании, автор умудряется развивать их почти так же динамично, как эпизоды с погонями, побегами, перестрелками и т. п. И все-таки в этих сценах всегда есть то, о чем уже говорилось в связи с «Островом Рено», — музыка. Послушайте, к примеру, как она тихонько пробивается сквозь помехи, пока Нок и Гелли в рассказе «Сто верст по реке» ведут свой нервный, бессмысленный спор. И как освобожденно она звучит в финале, когда герои, наконец, понимают друг друга.

Напротив, в «Блистающем мире» эта музыка, поначалу ликующая, болезненно обрывается в сцене объяснения между Друдом и Руной. Нечто похожее происходит в «Бегущей по волнам», когда Гарвей признается Биче, что видел легендарную Фрези Грант, говорил с нею. И тут же понимает непоправимость случившегося.

Биче вежливо, но твердо отворачивается от человека, который мог ей солгать. Ложь, пусть бескорыстная и поэтичная, претит ей. Доказать же правдивость своих слов Гарвей не может. Разрыв не так резок, как в «Блистающем мире», но столь же бесповоротен.

Тут, между прочим, надобно заметить, что автор вопреки расхожему мнению не развенчивает своих героинь, не сумевших должным образом воспарить в мечтах. Такое мнение о Грине — не более чем еще одна химера советской критики, с пеленок приученной к дикой мысли, будто у художника нет забот поважнее, чем пресловутое «срыванье всех и всяческих масок».

Следовательский азарт разоблачения Грину не присущ. Он любит прекрасное, внося в это чувство восторг заглядевшегося ребенка, страсть мужчины, искушенность эстета. Его Руна остается неотразимой, даже впадая в мрачное безумие. Что до Биче, она являет собой редкостную художническую удачу. Живой образ совершенства! Считается, будто это должно быть пресно, скучно. Грин же с блеском доказывает обратное. Облик и характер его героини полны такой чистой энергии, до того изящны и законченны, что читатель заодно с героем поддается очарованию при первом же появлении Биче Сениэль.