Жизнь и творчество Александра Грина

Специалисты не раз отмечали склонность Грина к иронии, пристрастие к литературной шутке, мистификации. Это верно. И оттенки гриновского смеха достаточно разнообразны. Но, может быть, вернее говорить здесь не о смехе, а об усмешке. Она бывает ласковой, презрительной, едкой. А еще есть у него совсем особенная, сумрачная усмешка.

Ею Грин отвечает безнадежности и абсурдам бытия, подступающему ужасу пустоты. Этот писатель многое знает о черном хаосе, готовом затопить и душу человека, и целый мир. Потому и тянется так к спасительному свету любви. Но там, где и любовь не спасет, у гриновского героя вырывается смех:

«— Сделай же нашу свадьбу, Битт-Бой, — просит Режи („Корабли в Лиссе“). — У меня будет маленький.

Битт-Бой громко расхохотался».

Он болен и знает, что обречен. Но рядом Режи, и последняя морская дорога еще манит его, и друзья-капитаны нетерпеливо ждут, с кем отправится в рейс лоцман Битт-Бой, «приносящий счастье». Поэтому он справляется с собой, и хотя «ветер кладбища» поет в его душе, смех умолкает. Он страшнее слез, такой смех.

А вот в «Наследстве Пик-Мика» он звучит постоянно. То тихий, почти неслышный, то раскатистый, эхом отдающийся во мраке. Почему во мраке? Потому что покойный Пик-Мик предпочитал ночной образ жизни.

«Клянусь хорошо вычищенными ботинками, я смеялся как следует только один раз и — ночью», — рассказывает этот чудак в своих посмертных записках, завещая приятелям прочесть его сочинение вслух непременно в присутствии пуделя Мика и запить бутылкой вина «за свой счет». И чуть только начинается чтение, «легкая как туман, задумчивая фигура Пик-Мика в длинном, наглухо застегнутом сюртуке вошла и села за стол».

Она двоится, троится, меняется на глазах, эта туманная фигура. «Милый покойник» и автор, он же главный герой диковинных записок. Призрак, проскользнувший в круг живых, и… что-то ведь не совсем понятное с этим обязательным присутствием пуделя. Еще Мефистофель являлся Фаусту в образе пса именно этой породы, а в Пик-Мике положительно есть нечто дьявольское.

Но и что-то клоунское в нем, право же, сквозит. Одно имя чего стоит! Рассказ звучит загадочно и мрачно, а имя словно подмигивает: «Уважаемая публика! На арене Пик-Мик со своим пуделем Миком!»

Жестокий и печальный клоун в огромном пустынном цирке тьмы шутит абсурдные шутки. Впрочем, для читателя-современника их смысл был не столь головоломным. Нет ничего удивительного, если нынешний читатель, к примеру, не поймет, кто был этот элегантный господин, чье высокомерие так распотешило Пик-Мика. Но для всякого, кто на короткой ноге с образами и символами серебряного века, здесь загадки нет.

Некто, умственно помраченный на почве гордыни, — это ведь двойник героя. Его отражение в зеркале ночи. Для российской словесности подобные наваждения не новость. Они начались задолго до серебряного века. Еще с гоголевскими персонажами случались престранные вещи в этом роде. Черт Ивана Карамазова тоже из таких визитеров. В стихах Блока явление двойника всегда ужасно. У Белого, Ахматовой, Гумилева, Бальмонта этот мотив зловещ, даже если он только мелькает в стихотворении невнятным намеком.

Герой есенинского «Черного человека» запускает в подобного собеседника тростью. А Пик-Мик хохочет ему в лицо. Одиноко хохочет в ночной тиши, и мрак, единственный свидетель клоунады, глухо вторит ему. Зато в следующем эпизоде «Записок», в «Интермедии», он уже сам исполняет роль черта. Его диалог на перекрестке с женщиной, продающей петуха, тоже, возможно, представляется читателю наших дней более абсурдным, чем он есть на самом деле. Между тем жертва безжалостного розыгрыша не сумасшедшая и в отличие от надменного господина вполне реальна.

Несчастная с точностью исполняет все, что согласно общеизвестному по тем временам суеверию надлежит проделать человеку, готовому спознаться с сатаной. Но вместо настоящего покупателя душ судьба сталкивает ее с Пик-Миком, который без колебаний включается в ритуальный торг. И подталкивает отчаявшуюся женщину на путь зла не слабее, чем сделал бы это сам враг рода людского. Правда, Пик-Мику нечем ей заплатить. Но ведь и сатана, как известно, плательщик не слишком исправный: всегда одурачит смертного не так, так этак. С блеском сыграв свою интермедию, шутник и сам признает, по обыкновению угрюмо посмеиваясь, что «был сатаной на час, потому что где же уверенность, что все мы не маленькие черти, мы, строящие неумолимо логические заключения?».