Подоплекой для разногласий между Ранком и мной явилась яростная оппозиция психоанализу, с которой мне пришлось бороться в Англии. После первой мировой войны наши оппоненты в полной мере использовали антигерманское настроение англичан, и психоанализ с его направленностью на непристойные аспекты человеческой натуры поносился как типичный продукт немецкого упадка и общего скотства. Мои протесты по поводу того, что Фрейд является в большей мере евреем, нежели немцем, дали небольшой эффект — достаточно было того, что он писал по-немецки, — но, понятно, я стремился не подчеркивать немецкие связи в нашей работе. Достаточно плохо было уже то, что неизбежно приходилось печатать «Международный журнал»
явно иностранным шрифтом, — в Австрии не было пригодного английского шрифта. Иностранные печатники, не знающие английского, наполняли текст германизмами, которые мне приходилось с большим трудом устранять. Затем Ранк, который в то время очень плохо знал английский, взялся за корректуру гранок, не сообщив об этом мне. Так что нам пришлось командировать кого-либо в Вену, кто мог корректировать гранки там, сберегая, таким образом, время от посылки подобных исправлений почтой из Лондона. Эрик Хиллер был послан в Вену в декабре 1920 года, и это значительно улучшило дело. Неоценимую помощь оказало нам содействие Анны Фрейд в работе английского отделения в Вене. Хотя в то время эта помощь была эпизодической, работа здесь привела ее ближе к психоанализу, чем она была когда-либо ранее, и предзнаменовала ее будущую карьеру.Хотя в действительности это не имело к нему непосредственного отношения, Ранк продолжал резко критиковать мою редакторскую деятельность в «Журнале».
Он даже отказывался печатать ту или иную статью, которую я ему присылал, если его не удовлетворяло ее содержание. Особенно резко он возражал против того, что называл «трансатлантической чепухой», и это стало первым признаком конфликта между Веной и Нью-Йорком, под знаком которого мне пришлось провести следующие двадцать лет. Я хотел, чтобы «Журнал» был не просто дубликатом немецкого «Zeitschrift» но предоставлял также возможность публикации начинающим аналитикам в Англии и Америке, даже если их первые попытки оказывались не на уровне классических произведений. Фрейд также выражал недовольство содержанием «Журнала» в первые два года его функционирования.Однако эти беспокойства по поводу «Журнала
» оказались мелочью по сравнению с теми трудностями, которые возникли в связи с переводом работ Фрейда. В течение долгого времени он был удивительно безразличен к этому вопросу и противился, насколько мог, «потере моего времени» даже по поводу проверки и исправлений тех переводов, которые печатались в Англии. Затем, когда он вник в те честолюбивые планы, которые я строил в этой связи, его отношение переменилось. Всегда преследуемый мыслью о том, что ему недолго осталось жить, он страстно захотел увидеть некоторые из обещанных томов при своей жизни и стал все более критически относиться к любым проволочкам. Фрейд полностью принял взгляды Ранка, что я единственный виноват в этих проволочках, так же как и в задержках с выходом «Журнала».В течение четырнадцати лет моего знакомства с Фрейдом наши личные отношения всегда были превосходными и никогда не портились каким-либо несогласием; он награждал меня самыми лестными комплиментами, как в личном плане, так и в отношении моей работы. Поэтому я был поражен и, конечно, огорчен, получив в начале 1922 года следующее письмо: