Проблема сигнала, поданного Лейтоном также обсуждалась, но в конце концов была признана несущественной, так как перед трибуналом предстал не Лейтон, а Хорнблауэр. Офицер, выступавший в роли его защитника, доказал, а суд согласился с ним, что Хорнблауэр действовал правильно, исполняя сигнал, но его действия были бы правильны и в том случае, если бы этого сигнала вообще не существовало. Решение трибунала было встречено бурным одобрением всего флота, и когда Хорнблауэр покидал «Виктори», где проходило заседание трибунала, команда была выстроена на реях в спонтанной демонстрации. Но что должно быть признано замечательным совпадением: Хорнблауэр был приговорен к смерти заочно (in absentia) французским трибуналом еще 10 июня, но это решение было утверждено императором Наполеоном в тот же самый день, когда было оглашен вердикт трибунала в Портсмуте. Сам же Хорнблауэр ничего не знал об этом в то время и вряд ли бы был бы сильно обеспокоен, если бы ему стало об этом известно. Ему было достаточно почетной реабилитации и высокого мнения о своих заслугах, которое он действительно заслужил у старших офицеров и товарищей по службе. Еще больше приветствий досталось ему на пристани, а затем, к своему удивлению, Хорнблауэр обнаружил себя в почтовой карете, спешащей в Лондон. Они достигли столицы в сумерках и мистер Хукхэм Фрир, который был выслан навстречу Хорнблауэру, благополучно сопроводил его в дом номер 10 по Даунинг-стрит, в Военное министерство, а к десяти вечера доставил капитана в Калтон-Хауз. Прежде чем Хорнблауэр понял, что происходит, принц-регент произвел его в рыцари, наложил на него знаки Достопочтенного ордена Бани и к тому же объявил о его производстве в полковники морской пехоты — синекура, которая должна была принести Хорнблауэру дополнительных 1200 фунтов стерлингов в год. Хорнблауэр завершил этот бурный день в специально снятом для него номере гостиницы «Золотой крест»: он приобрел и славу, и состояние.
Сэр Горацио Хорнблауэр, Рыцарь ордена Бани посетил леди Барбару в ее городской резиденции 15 июня и был столь удачлив, что застал ее милость дома. Здесь же он впервые встретил Ричарда, своего единственного сына, который в свои четыре месяца был просто воплощением живости и здоровья. Более сентиментальный исследователь предположил бы, что Горацио и Барбара тут же бросились друг другу в объятия со слезами счастья на глазах, оттого что все препятствия к их счастью отныне исчезли. На самом деле, с этим было не так уж просто. Во-первых, оба они были в трауре, и ни о какой свадьбе не могло быть и речи до тех пор, пока со дня смерти Лейтона не пройдет двенадцать месяцев. Во всяком случае, ближайшей возможной датой мог стать один из дней в начале октября, причем и речи идти не могло об обручении раньше 12 сентября. Пока же следовало соблюдать некоторые условности, но мы можем быть уверены, что они отлично поняли друг друга, а окончательное воссоединение любящих сердец было предопределено еще и тем, что ребенок остался с леди Барбарой. Тем не менее, чтобы избежать скандала, сэр Горацио покинул город, полагая своей первой задачей обзавестись поместьем. Было бы несовместимо с достоинством Барбары и его собственным, если бы им пришлось провести свой медовый месяц в бывшей резиденции Лейтона. Он должен был приобрести свой собственный дом и дом этот должен был находиться в графстве Кент. Мысли Хорнблауэра инстинктивно обратились к Смоллбридж-Мэнор. Он написал 18 июня мистеру Ходжу и получил радостно удививший его ответ, что старый мистер Бернет скончался в 1809 году, так что если Хорнблауэр все еще интересуется этим поместьем, то пусть приезжает как можно быстрее. Проклиная человеческую глупость, Хорнблауэр сразу же отправился в Мэйдстон, куда и прибыл 25 июня. Самое раннее из его сохранившихся писем к Барбаре написано как раз оттуда и датировано 27 числом того же месяца.