Жизнь идиота

Роль дряхлого старикашки оказалась необременительной — короля ухлопывали чуть ли не в первом акте. Затем я имел возможность наблюдать из-за кулис, как мучаются наряжен ные однокурсники, пытавшиеся изобразить нешуточные страсти.

По ходу дела я появлялся на сцене еще и в образе стражника. Людей катастрофически не хватало.

Назначена была премьера, в клуб набилось народу со всех курсов. На свои места прошествовали члены все того же худсовета, разгневанные строптивостью нашего руководителя.

Как и следовало ожидать, спектакль с треском провалился.

Уж в чем мы оказались настоящим театром, так это в интригах. Труппа мгновенно распалась. Часть интриганов во главе с Левантом перешла к более удачливым самодеятельным мэтрам. Мастер еще возился какое-то время с оставшимися. Мыкались по разным местам и в конце концов закончили свое совместное существование в Институте киноинженеров, где на последнем издыхании пытались поставить что-то из Арбузова.

Разбежавшиеся по другим коллективам честолюбцы называли Мастера патологическим неудачником. Как только его не ругали после незадачливого «Макбета»!

А я ему благодарен.

Как-то совершенно случайно и неожиданно для меня самого он открыл мне дверь в еще один сумасшедший дом — в питерский Дом писателя.

Местечко сразу пришлось мне по вкусу: и трех лет не прошло, как я стал постоянным обитателем «палаты № 6» на набережной Кутузова.

Дело в том, что именно Мастер прочитал мою первую повесть. Кое-что я уже тогда пописывал. Но прятал в стол. А повесть почему-то отнес ему на суд.

Мастер посмеялся, конечно, но неожиданно отправил меня к своему другу — поэту Шестакову.

А тот недолго думая — к писателю Сурову.

Валерий Петрович Суров вел крошечное лит объединение в далеком Тосно — туда из города приходилось добираться больше часа.

Суров

Писатель Суров очень любил женщин, выпивку и вообще жизнь. Был он человеком рабочим, родом из Казани, и кем только не вкалывал: монтажником в Набережных Челнах, шахтером в Норильске, где заработал силикоз. Подозреваю, эта болезнь и свела его впоследствии в могилу.

Он несколько раз разводился. А женился всегда по любви. От разных жен у него было много детей. Я лично знаю пятерых. Детей он никогда не бросал — помогал им чем мог. И рассказы у него были под стать биографии — про шоферов, монтажников, верных и неверных жен. Неудивительно, что Петрович ожидал подобных тем и от своих подопечных.

Возможно, я был бы и рад писать об общежитиях и бригадах. Но с таким жизненным материалом, как у Сурова, попросту никогда не встречался, поэтому и сочинял фантасмагории. Наставнику мой модерн откровенно не нравился: в стране передовиков и соцобязательств подражание Маркесу не имело перспективы. Петрович по-дружески советовал:

— Бросай выдумывать всякую чушь. Сочиняй о простых людях.

В то время ценился реализм. Да что там говорить — печатали только это. Сам Петрович уже выпустил несколько книг и считался мэтром.

Несмотря на любовь Сурова к выпивке, к нему тянулись не только алкоголики. Он запанибрата водился с начинающими авторами. А со мной почему-то особенно. Скорее всего, потому, что я вынырнул из другой социальной среды. Суров искренно хотел наставить меня на путь истинный и слепить из неудавшегося рок-н-ролльщика этакого крепкого середнячка-производственника.

Позже, в девяностые годы, рассказы про монтажников и шахтеров стали никому не нужны. Наступало время фэнтези, «воровских» романов и переводных детективов. Появились новые авторы — имя им легион.

Суров страшно переживал случившееся.

— Учился, учился писать десять лет, — говорил он мне с горечью, — и все коту под хвост!

Как и полагается рабочему человеку, он в который раз сменил профессию — заделался каменщиком, строил новым русским дома, клал печи и камины. Даже организовал небольшую фирму. Все вроде шло ничего, пока не случился конфуз. Петрович забабахал суперкамин какому-то важному перцу, но, кажется, тот не внял совету печника и сразу взялся топить — что-то там треснуло и поехало. Бандит обвинил во всем моего друга и «включил счетчик». Тогда все было просто. Петрович сменил квартиру, раздобыл пулемет Калашникова с двумя рожками, поставил под кровать и не спал ночами, ожидая «гостей».

Он сильно сдал. Хотя «гости» так и не пришли, что-то в Сурове окончательно надломилось.

В последний год своей жизни мэтр часто лежал на диване, попивая водку и размышляя о будущем, которое всех нас ожидает.

А потом ушел. Жалко его было до слез.

Но все это было потом.

Дом писателя

Тогда, в начале восьмидесятых, мы недолго заседали в Тосно — вскоре ЛИТО перебралось на знаменитую улицу Воинова. Наверху, в одной из многочисленных комнат Шереметевского особняка, бразды правления от Петровича принял еще один реалист — Евгений Васильевич Кутузов.

Прозаик Кутузов мрачно предупредил всю нашу подрастающую литературную поросль:

— Здесь вам не лавочка для гениев.