Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование

Выходим из «студебеккера» и, пока нам оформляют билеты на подъемник, мы с приятелем заходим внутрь, туда, где кассы. Там полно народу, полным-полно разных шведов, французов и немцев. Все с лыжами, все парами. Старые и молодые, и все черны, загорелы, только зубы и белки глаз блестят. Все одеты в немыслимых цветов костюмы, штаны узкие, обтягивают икры, ботинки с толстыми подошвами, и все ходят, толкаются, говорят, курят, тянутся к кассам, и одна пара за другой уходят к подъемнику, туда, где безостановочно вращается колесо, где двое рабочих подкатывают все новые и новые люльки, усаживают лыжников, укутывают им ноги одеялами, толкают, колесо наверху подцепляет их люльку, крюками замыкает кулачок намертво на тросе, и все эти пары в красных, голубых, желтых и зеленых свитерах, с торчащими лыжами выезжают вверх, к солнцу, к снегу, как невиданные яркие птицы.

Мы изнываем от зависти, глядя на эти лыжи, на штаны и ботинки, в своих пальто мы кажемся себе убогими. И тут я замечаю одинокую фигурку. Она стоит у стены, выставив вперед колено, вся в темном. Линия плеч и бедер у нее сказочная, и я, почти страдая, жду, когда она повернется, и мне уже страшно, что у нее окажется некрасивое лицо. Она поворачивается. Не то чтобы она была красавицей, хотя и красива, но не это привлекает, а что-то другое, роковое, тайное. У нее лицо всепонимающей женщины. Грусть в этом лице.

Я толкаю приятеля. Он смотрит, раскрывает слегка рот. Потом складывает губы и тихонько свистит. «И вам становится противно», – бормочет он. Мы нервно посмеиваемся.

Девушка медленно выходит на солнечную веранду. Мы идем следом. На веранде она становится к стене, поднимает к солнцу лицо и закрывает глаза – загорает. Мы сходим на снег, переминаемся, дышим. Снег скрипит у нас под ногами. Потом нас зовут на подъемник. Так же, как и все, садимся, нас замыкают цепочкой, подталкивают вперед, наверху щелкает, нас встряхивает, и мы начинаем возноситься.

Снег сверкает, режет глаза. Под нами проплывают заснеженные леса, ущелья, проносятся лыжники, тормозят в облаке снежной пыли и опять летят вниз. Чем выше, тем все более открывается нам огромная гористая страна, вся Трансильвания, все ее вершины на сотню километров вокруг. Лошадки мохнатые везут внизу возы с дровами, тирольцы в высоких шапках, увязая в снегу, бредут рядом. В люльках навстречу нам спускаются смуглые девушки, улыбаются нам и кричат однообразно: «Хелло!» И нам становится противно.

Наконец мы достигаем вершины, выплываем в кажущуюся темной со свету гудящую мотором верхнюю станцию, нас подхватывают, помогают выпутаться из одеяла. Мы выходим на мороз, на снег, такая пустынность вокруг, такие синие дали и крошечные домики с красными крышами внизу в долине, что мы тут же садимся на какое-то бревно и смотрим. Но говорят, что надо лезть еще выше и там отель «Хижина». Мы лезем, вязнем в снегу, ноги у нас зябнут, но это весело. Веранда отеля полна народу, сидят в шезлонгах, зажмурившись, положив ботинки с рубчатыми подошвами на перила, загорают, голые по пояс. Как в кино!

Я в войну смотрел кинокартину «Серенада Солнечной долины». Мне есть тогда нечего было, я голодал, ходил в каком-то тряпье, грузил уголь и смотрел на экран, как на тот свет, – не верилось даже, что такое может где-нибудь быть на земле. И вот теперь я сам тут, правда, всего на какой-нибудь час, но я здесь, и кругом невероятный солнечный свет, красивые женщины. Отель из черных бревен.

Мы заходим внутрь – там, говорят, есть бар. И правда – бар. И два бармена, веселых парня в тирольских шляпенках с перышками, и обе шляпенки сплошь покрыты туристскими значками. Увидав нас, они сразу стягивают шляпенки и подают нам. И мы втыкаем каждому по большому значку – «Москва».

– О! Мерси! – говорят они. – Моску! Дрюжба! Мир! – смеются и потом смотрят вопросительно.

Мы берем чего-то такого непонятного, с сивушным духом – там у них все водки и коньяки с сивушным духом. И садимся. Играет чудовищная какая-то стеклянная машина, наполненная люминесцентным светом, с ребристым диском, уставленным пластинками. Тепло, горит камин, на высоких табуретах сидят, обвинтив ногами ножки, и пьют коктейли.

Приятель толкает меня и ведет глазами. В морозном облаке в бар входит давешняя девушка. Мы замираем. Нам сразу становится противно. Она подходит к бару. Оба бармена подскакивают к ней, сияют, едят ее глазами. Потом оба, суетясь, оглядываясь на нее, делают ей коктейль. Она тем временем разглядывает всех в баре. Замечает нас, морщит лоб и отворачивается.

Ей дают стакан, она кидает какие-то монеты на прилавок и уходит к камину. Там она сидит в одиночестве, постукивает ботинком, слушает музыку, без выражения глядит за окно.