Жизнь – как один глубокий выдох

21 июня 1941 года был субботним, рабочим днём (в СССР суббота стала нерабочей только с марта 1967 г.). Накануне вечером родители решили, что в воскресенье, 22 июня, поедут в Палангу и заберут детей из лагеря.

НО БЫЛО ПОЗДНО!

От Каунаса до Паланги – 212 км. По тем временам, да по дорогам, мощёным булыжником, расстояние не малое! А от Клайпеды до Паланги всего 27 км. Вы можете спросить: а причём здесь Клайпеда? А при том, что тогда никакой Клайпеды на карте вообще не было (она появится после войны), а на её месте в Восточной Пруссии, то есть на самой границе между Германией и Литвой, был германский порт Мемель. И поэтому буквально в первые часы войны Паланга оказалась в тылу немецких войск. Соответственно, и пионерский лагерь с детьми тоже оказался в тылу…

Порой, особенно когда сам стал отцом, я пытался представить, как в такой ситуации повел бы себя я… Что делать? Дети уже за линией фронта… Там фашисты… Как вызволять детей?.. Переодеться? Прикинуться инвалидом? Но ведь кругом литовцы, в массе своей настроенные к советским недружественно, а то и враждебно… Литовского языка мои родители не знали, а многие ль литовцы стали бы помогать русскоговорящим?

НО ТАМ ЖЕ ДЕТИ!.. ЧТО ДЕ-ЛАТЬ? ЧТО ДЕ-ЛАТЬ? Слезы душат от понимания своего полного бессилия!

Не сомневаюсь, что если бы мама не была беременна, она вопреки рассудку и соображениям безопасности отправилась бы за дочками, по крайней мере, чтобы быть рядом с ними… Человеком она была очень деятельным и решительным и, как большинство матерей, бесконечно предана своим детям… Но до родов ей оставалось две недели. И это делало её практически беспомощной.

Ну, а папа?! Но он же был на военной службе – что он мог сделать? Кто бы ему разрешил!.. А если бы вздумал самовольно отправиться за линию фронта, то тем самым нарушил бы присягу и его сочли бы предателем. И перед строем… по законам военного времени… А если бы всё же умудрился пробраться к немцам в тыл, там немцы поймали бы его как засланного советского разведчика или диверсанта…

Нет! Не было выхода!

Оставалось подчиниться обстоятельствам и лишь надеяться на благосклонность судьбы. Могу себе представить, как же психологически тяжко было моим несчастным родителям смириться с этим… Твои дети оказались в такой беде, а ты не в состоянии хоть что-то для них сделать…

22 июня во второй половине дня папа посадил маму в последний рейсовый автобус, уходивший из Каунаса на Шяуляй, крупный железнодорожный узел, с тем чтобы там она пересела на поезд. Сам же остался жечь в министерстве какие-то секретные документы…

А девочки оказались на оккупированной территории…

В ОДИН ДЕНЬ ВСЁ РУХНУЛО! Ни семьи, ни дома, ни привычного образа жизни, никакой ясности в завтрашнем дне. Что делать? Как жить?

Чтобы лучше понять другого человека, говорят, нужно поставить себя на его место и попытаться смоделировать ситуацию и внутреннее состояние этого человека…

Я пытаюсь представить себе сумятицу мыслей и чувств мамы, которая, с трудом попав в душный, битком набитый автобус, тряслась в тот знойный день по булыжной дороге, уезжая всё дальше от Каунаса…

В мозгу раскалённым гвоздём жжёт мысль: «Где мои девочки? Что с ними? Как, где, с кем? Живы ли? Кто им поможет? Лишь бы были живы…» И слабенький успокоительный внутренний голос: «Они же дети… Может, их пощадят, пожалеют… Может, кто-нибудь как-то приютит…».

Всем известно, что надежда умирает последней…

Это сейчас, спустя десятилетия, всё укладывается в несколько строк, в несколько минут… А тогда… Жаркий июньский день, все окна открыты, но всё равно в автобусе ужасно душно, люди обливаются потом. Час за часом автобус судорожно трясётся по булыжнику. Сидеть на автобусных лавках тесно, жёстко, неудобно. Этот живот величиной в восемь с половиной месяцев, этот будущий ребёнок, который то затихает, то бунтует – не нравится, что так нарушили его привычную жизнь… И без конца возвращающиеся мысли… Перед глазами, как наяву, стоят девочки. И зовут, зовут: «Мама, помоги! Не бросай нас, мамочка! Не уезжай! Ну, куда же ты?».

Они же такие маленькие: одной нет одиннадцати, другой недавно исполнилось десять… А я от них уезжаю всё дальше… Как же они одни?.. Никого близкого рядом… А поверх всего – эта ВОЙНА! За что ж это нам такое? А им-то за что? И вообще, с кем это всё происходит?

Мама рассказывала, что в первые месяцы после начала войны у неё было чувство полной безысходности и отчаяния. Оставаясь одна, она непрерывно плакала… Хотела руки на себя наложить… Много позднее говорила мне: «Ты спас мне жизнь, сынок… Если бы не было тебя, я с собой покончила бы… Детей нет, мужа нет, дома нет – всё в одночасье утрачено. Зачем, ради чего жить? Смысл дальнейшей жизни пропал… Спасла необходимость заботиться о тебе».