Жизнь как она есть

Слава богу, ответа она не ждала… Окружившие супружескую чету родственники-нахлебники смотрели на нас с презрением, как на докучливых попрошаек. Удивил нас сын Фодебы Сидикиба, ровесник Дени, застенчивый интроверт. Мальчики понравились друг другу с первого взгляда, у моего сына наконец-то появился товарищ по играм, и он, всегда такой одинокий и отвергаемый сверстниками, ожил у нас на глазах. У Сидикибы был целый гараж электромобильчиков, в которые легко помещался ребенок шести-семи лет. «Лендровер», «Кадиллак» и грузовичок «Пежо» не могли не вызывать восхищения, и дети так увлеклись и расшумелись, что Фодеба Кейта вынужден был кричать, приглашая всех к столу. Обед подали незатейливый, но исключительно вкусный: местных устриц, белые грибы и мягчайшую баранину мешуи[89]. Да уж, это мясо не шло ни в какое сравнение с жесткой курятиной, которой приходилось довольствоваться нам! Слуга поставил перед хозяином дома тарелку риса и соус из шпината, а Мари пояснила:

– Он не любит еду белых людей, но не может обойтись без риса!

– Я тоже! – заявил подхалим Конде – и был немедленно наказан за глупую лесть. По знаку хозяйки дома ему подали такую же тарелку!

После обеда мужчины закрылись в кабинете, чтобы обсудить план Театрального фестиваля, я же осталась на галерее с другими гостями. Они оживленно беседовали на малинке, весело смеялись, а меня не замечали. Впрочем, к подобному отношению я успела привыкнуть.

Момент прощания вышел трогательным. Сидикиба, Дени, Сильви и Айша обнимались и горько плакали.

– Придется устроить им новую встречу! – усмехнулся Фодеба.

В машине я устроила Конде скандал, чем немало его удивила: обычно мы просто друг друга игнорировали и вели параллельную жизнь. Дело было в стыде. В обществе главного клеврета диктатора я произносила скучные и пошлые фразы и ни слова не сказала о чудовищно трудной жизни большинства населения. Я струсила и превосходно исполнила роль нищенки, явившейся, чтобы выклянчить милости и покровительство.

«А ты хотела бы оскорбить его? – изумился Конде. – У него дома? Так тебя воспитывали?»

Я не нашлась что ответить.

Как это ни странно, вскоре визит принес свои плоды. Министр оделил Конде большим бюджетом, служебной «Шкодой», талонами на бензин и – главное! – приказал обустроить под фестиваль старый кинотеатр, получивший громкое название «Национальный народный театр». Воистину Конде иногда умел проявить смелость! Он написал несколько писем самому Жану Вилару[90] и пригласил мэтра в Гвинею, тот из вежливости ответил на одно из посланий, пообещав подумать.

«Ты только представь, – захлебывался восторгом Конде, – как будет здорово, если Вилар посетит наш фестиваль! Все изменится, ко мне начнут относиться серьезно!»

Я сомневалась, что многие в этой живущей впроголодь стране знают, кто такой Вилар, но предпочла не делиться сомнениями с Конде.

В нашей жизни наступил относительно счастливый период. Мне очень нравилось сопровождать Конде в поездках по стране, ведь раньше я никогда не покидала Конакри. Конечно, было бы гораздо разумнее и безопаснее оставаться в Камайене с детьми: каждую ночь на всех окраинах города раздавалась стрельба, выли сирены полицейских машин. Каждый житель страны дрожал от страха в своей постели. Я успокаивала нервы на репетициях Национального народного театра, слушала гриотов, хотя ни малинке, ни какого-то другого языка так и не выучила. В их музыке звуки и мелодии перекликались, соответствуя друг другу, и я начала узнавать голос каждого инструмента, восхищаться его силой и особой красотой. Обычно я сидела в последнем ряду и с закрытыми глазами слушала Моро Канте[91], поющего под аккомпанемент коры. Шум и завывания, несущиеся из радиоприемника, не имели ничего общего с этой гармонией, являя собой худший образец извращения искусства. Гриотам грозила опасность, они, по сути дела, уходили в небытие. Секу Туре хотел обюрократить их, превратить в штатных льстецов, восхваляющих его вселенскую славу. Сделать это было нетрудно: содержавшие гриотов богатые семейства исчезали одно за другим. Псевдоученые без стыда и совести переписывали историю, чтобы превратить президента в потомка Альмами Самори Туре[92], великого борца с колонизаторами.

Конде мечтал не только о Жане Виларе – ему страстно хотелось, чтобы Секу Туре лично открыл Театральный фестиваль.

– Зачем тебе этот непросвещенный диктатор? – удивлялась я.

– Непросвещенным его называешь ты. Для меня он – Президент Республики!»

Секу Туре не посетил фестиваль, прислал вместо себя мелкую сошку, продемонстрировав полное отсутствие интереса к культуре. Все наши споры прекратились, когда проект внезапно закрыли, сочтя пьесу некоего Гилавоги де Н’Зерекоре «Сын Альмами» критикой режима. Гилавоги бросили в тюрьму, его жены с детьми бежали из Ле-Ке, благо одна из женщин родилась в Мали.