Жизнь - капля в море

Подготовка к ней началась рано утром. В зале управления собрались ведущие разработчики системы сближения и стыковочного механизма. Яков Исаевич попросил меня быть в комнате, из которой ведется связь с экипажем. Наступал решающий момент начала стыковки, от которой зависела судьба станции. И вот пошли доклады с борта: «Дальность такая-то… Скорость такая-то… Работает двигатель… Разворот… Наблюдаем станцию… Горит «Причаливание»… Выравнивание по крену… Касание… Есть «Механический захват»». И наконец долгожданное: «Стыковка окончена!» Ура! Это практически означало, что на станции будет экспедиция. В здании — ликование. Экипаж тоже доволен, приступил к проверке герметичности стыка. Начальство собралось в комнате Государственной комиссии, чтобы обсудить текст официального сообщения для прессы и договориться о времени вылета в Москву. Перед отъездом Василий Павлович Мишин сказал мне, что Яков Исаевич улетает с ним и техническим руководителем оставляют меня…

Жизнь космонавтов на станции началась без осложнений. Первые два дня они готовили оборудование к работе и обустраивали свой быт. После этого главным в программе полета стало выполнение экспериментов. Правда, времени для них оказалось на удивление мало. Причины объяснимы. Космонавтам нужно было полностью себя обслуживать, кроме того, ежедневно выполнять физические упражнения и проходить медицинский контроль. Много времени занимали переговоры с Землей и всякого рода сопутствующие работы: чтение инструкций, подготовка аппаратуры, запись результатов, укладка экспериментальных образцов в контейнеры и так далее. В итоге на сами эксперименты оставалось от четырех до пяти с половиной часов в сутки.

Я вспоминаю, как долго мы спорили в проектном отделе по поводу этой программы. Сюда стекались заявки на эксперименты, и тем, кто осуществлял их отбор, естественно, хотелось, чтобы в полете было сделано как можно больше. Они очень неохотно соглашались с нашим требованием предусматривать перед началом и после окончания каждого эксперимента время для подготовительных и заключительных процедур. В процессе споров родилась фраза, которая стала крылатой: «Даже если ничего не делать, надо отводить полчаса». Первым ее произнес кто-то из наших специалистов, предлагая правило расчета баланса времени. Он объяснял, что прежде, чем приступить к выполнению самого эксперимента, космонавт должен прочитать в программе полета о том, какой именно эксперимент необходимо выполнять, затем найти документ, описывающий методику, подготовиться, а после эксперимента разложить все по местам. Наши оппоненты использовали в спорах это выражение как пример несерьезного отношения к делу. В конце концов мы нашли компромисс, и теперь, когда полет начался, старались его придерживаться.

Правда, в первые же дни полета на программу было совершено «нападение». Мне удалось его отразить, хотя, признаюсь, мотивы, по которым предлагалось ее изменить, были очень весомыми. Просто вопрос об изменении был поставлен слишком поздно. Речь шла о продолжительности суток. Программа была спланирована таким образом, чтобы все ответственные работы экипаж выполнял в зоне видимости станций слежения. В этом случае мы могли контролировать работу бортовых систем и при необходимости оказывать поддержку экипажу. Но при этом не удавалось сохранить нормальную земную продолжительность суток для космонавтов, они оказывались на двадцать пять минут короче. Когда я говорю «сутки», то не имею в виду суммарную продолжительность светлого и темного времени на орбите — она составляет в полете всего полтора часа. Я подразумеваю период сна и бодрствования космонавтов, то есть, например, время от одного утреннего подъема до следующего. Мы не увидели в запланированном ритме жизни ничего страшного и считали, что космонавты к нему быстро привыкнут. Однако медики узрели в нем немалую опасность. В надежде изменить программу в Центр управления прилетел Алякринский — специалист по биоритмологии Института медико-биологических проблем. Он разыскал меня с намерением серьезно поговорить. Сначала я пытался уйти от разговора. Дел было по горло, космонавты чувствовали себя хорошо, и я не видел необходимости тратить время на обсуждение медицинских проблем. Но он был напорист, и мне пришлось согласиться. Разговор получился долгим и трудным. Алякринский глубоко понимал существо проблемы и настойчиво пытался меня в него посвятить. Он утверждал, что ежедневные отклонения ритма жизни от привычного будут очень тяжело переноситься космонавтами и приведут к нервным срывам, если не хуже. Я в это не верил, и, кроме того, перекроить программу было уже невозможно, поэтому столь же настойчиво убеждал его в том, что ничего не случится, и просил смириться. В конце концов его силы иссякли, и он уехал; наверное, долго еще возмущался моим невежеством в биологии и упрямством. Естественно, в следующих программах мы требования медиков учли.