Жизнь. Кино

некоммерческими целями). Много читал (но не учебники по химии). И теперь уже знал, как мне казалось, что-то о кино. И вот, я потерянно брожу по шумным вгиковским коридорам. Все мои надежды и детские планы опять рухнули. У дверей с табличкой «кафедра режиссуры» толпятся счастливцы в военных гимнастерках. Позвякивают медали. Фронтовики громко спорят. Слышно: «Грифитс!.. Чаплин!.. Бобслей! Сверхзадача!». О Грифитсе и Чаплине они говорят, как о своих приятелях. У актерского деканата в окружении неземных красавиц разглагольствует человек с пышными усами, обнимая по-свойски самую из них неземную.

— Ну, Ким Арташесович! Ну, пожалуйста! — просят его о чем-то студентки.

У всех этих счастливых людей впереди необыкновенная и недоступная для меня жизнь.

— Вы к кому, товарищ? — спросил подошедший малиновый.

— Сюда! — я ткнул пальцем наугад.

Это была дверь с табличкой: «Директор тов. Головня В. Н.». Деваться мне было некуда, и я вошел. За секретарским столом — никого не оказалось, а директорская дверь была полуоткрыта. Тогда я открыл ее пошире. Человек со строгим лицом и ровным пробором говорил по телефону. Он приглашающе кивнул, и я сел поближе.

— Да? — спросил директор.

Я молчал.

— Слушаю, — повторил он.

— Вот! — я судорожно развел руками. — Не знаю, товарищ Головня, как вас по имени и отчеству, но я уже второй год не могу поступить во ВГИК!

Головня посмотрел на меня внимательно.

— Что ж, — сказал он, — у нас это бывает, а зовут меня Владимир Николаевич.

— Но это же безобразие, Владимир Николаевич! — возмутился я. — Едешь, едешь к вам, добираешься, а у вас то эвакуация, то реорганизация!

В моем вопле, наверное, слышалось отчаяние. Головня взглянул на меня с интересом.

— И откуда же вы к нам добирались? — спросил он.

Я объяснил.

— Документы ваши покажите.

Я выложил на стол временное удостоверение. Оно стерлось по краям и распадалось на четвертушки. Четвертушки были подклеены папиросной бумагой. Потом я выложил аттестат.

— Что это? — воскликнул Головня, обнаружив на обороте золотую рыбину с надписью «Муксун в томате».

— Это мой аттестат, — пояснил я, — ведь я медалист!

— Вот, что, — сказал озадаченный Головня, — идите-ка за мной, может быть, с вами побеседуют. С моими документами в руках директор проследовал по коридору и остановился у двери, на которой не было табличек. «Ведет меня к малиновым», — подумал я. В комнате было четверо, но все в штатском. Один маленький, лобастенький сидел за столом отдельно — видимо, начальник. Головня наклонился к нему и что-то тихо сказал. Лобастенький взял мой аттестат и посмотрел на золотого муксуна в томате. Потом он молча передал аттестат присутствующим. Документ долго переходил из рук в руки. Один из четверки громко рассмеялся. Начальник взглянул на него, и тот умолк.

— Ну, что же, Виталий Вячеславович, — заговорил лобастенький, — вы, кажется, интересуетесь кино?

— С детства, — ответил я.

— А сколько вам лет? — спросил он.

— Семнадцать.

Кто-то снова рассмеялся, но под взглядом главного умолк.

— Вы могли бы нам пересказать какой-нибудь фильм?

— Могу! Хотите, «Боевой киносборник номер шесть»?

Лобастенький кивнул.

— «Боевой киносборник номер шесть»! — громко объявил я, как объявляют конферансье на концертах.

Все почему-то посмотрели на человека очень заграничного облика с благоухающей сигаретой в зубах.

— «Киносборник номер шесть»! — повторил я. — В главной роли артист Тенин!

И я принялся перечислять всех, кто значился в заглавных надписях «Боевого киносборника». Эти фамилии, от оператора с его ассистентами, до директора со всеми его администраторами, я мог бы повторить без запинки, в любое время дня и ночи.

— Часть первая! — объявил я и с патологической точностью, со скрупулезными подробностями пересказал первую часть. — Часть вторая!

— Стоп! — закричал лобастенький. — Довольно!

Шикарный человек с заморской сигаретой встал и взволнованно прошелся по комнате.

— Тебе так запомнился этот фильм? — спросил он.

— Еще бы, я из-за него чуть не утонул, — объяснил я.

Жизнь моя, уже в который раз, до смешного неправдоподобно перевернулась. Маленький лобастенький был Сергей Михайлович Эйзенштейн, а шикарный и благоухающий — Сергей Юткевич. Он как раз набирал новый режиссерский курс для своей мастерской. Руководствовался он теорией «чистого листа». Предполагалось, что ученик, напичканный сведениями по истории и теории кино, заведомо не способен создать ничего нового и оригинального. Предпочтительнее — полный невежда, родом из дикой глубинки. Я оказался идеальным претендентом! Какую-то роль во всем этом сыграл, наверное, и «Боевой киносборник». На следующее утро директор мне объявил, что я принят во ВГИК на режиссерский факультет.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что все происшедшее — чистая случайность?

— Конечно, конечно! — радостно согласился я.

— Нет, — пока ты этого не понимаешь, — вздохнул Головня.