Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, - вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!

Юрин играл, повторяя одни и те же аккорды, и от повторения сила их мрачности как будто росла, угнетая Самгина, вызывая в нем ощущение усталости. А Таисья ожесточенно упрекала:

- Ах, Клим Иванович, - почему литераторы так мало и плохо пишут о женских судьбах? Просто даже стыдно читать: все любовь, любовь...

- Но позвольте, любовь...

- Да, да, я знаю, это все говорят: смысл женской жизни! Наверное, даже коровы и лошади не думают так. Они вот любят раз в год.

Она - раздражала не тем, как говорила, а потому, что разрушала его представление о ней, ему было скучно и хотелось сказать ей что-нибудь обидное, разозлить еще больше.

- "Любовь и голод правят миром", - напомнил Самгин.

- Нет! Не верю, что это навсегда, - сказала женщина. Он отметил, что густой ее голос звучал грубо, малоподвижное лицо потемнело и неприятно расширились зрачки.

"Злится", - решил он.

- Вот - увидите, - говорила [она], - и голода не будет, и любовь будет редким счастьем, а не дурной привычкой, как теперь.

- Скучное будущее обещаете вы, - ответил он на ее смешное пророчество.

- Будет месяц любви, каждый год - месяц счастья. Май, праздник всех людей...

- Это кондитерская мечта, это от пирожного, - сказал Самгин, усмехаясь.

Таисья выпрямилась, точно готовясь кричать, но он продолжал:

- Вы сообразите: каково будет беременным работать на полях, жать хлеб.

Женщина встала, пересела на другой стул и, спрятав лицо за самоваром, сказала:

- Вот как? Вы не любите мечтать? Не верите, что будем жить лучше?

- "Хоть гирше, та инше", - сказал Дронов, появляясь в двери. - Это бесспорно, до этого - дойдем. Прихрамывая на обе ноги по очереди, - сегодня на левую, завтра-на правую, но дойдем!

- Ты - как мышь, - встретила его Таисья и пошла в гостиную.

- Я в прихожей подслушивал, о чем вы тут... И осматривал карманы пальто. У меня перчатки вытащили и кастет. Кастет - уже второй. Вот и вооружайся. Оба раза кастеты в Думе украли, там в раздевалке, должно быть, осматривают карманы и лишнее - отбирают.

Юрин перестал играть, кашлял, Таисья что-то внушительно говорила ему, он ответил:

- Мне горячее вредно.

Дронов у буфета, доставая бутылки, позванивая стаканами, рассказывал что-то о недавно организованной фракции октябристов.

- Лидер у них Гололобов, будто бы автор весьма популярного в свое время рассказа, одобренного Толстым, - "Вор", изданного "Посредником". Рассказец едва ли автобиографический, хотя оный Гололобов был вице-губернатором.

Самгин нашел, что последняя фраза остроумна, и, усмехаясь, искоса посмотрел на Ивана, подумал:

"Злая дрянь".

- Н-да, - продолжал Дронов, садясь напротив Клима. - Правые организуются, а у левых - деморализация. Эсеры взорваны Азефом, у эсдеков группа "Вперед", группочка Ленина, плехановцы издают "Дневник эсдека", меньшевики-ликвидаторы "Голос эсдека", да еще внефракционная группа Троцкого. Это - история или - кавардак?

Самгин слушал его невнимательно, его больше интересовала мягкая речь Таисьи в прихожей.

- Я тебя прошу - не приходи! Тебе надобно лежать. Хочешь, я завтра же перевезу тебе фисгармонию?

- Хорошо бы, - пробормотал Дронов. Самгин все яснее сознавал, что он ошибся в оценке этой женщины, и его досада на нее росла.

- Умирает, - сказала она, садясь к столу и разливая чай. Густые брови ее сдвинулись в одну черту, и лицо стало угрюмо, застыло. - Как это тяжело: погибает человек, а ты не можешь помочь ему.

- Погибать? - спросил Дронов, хлебнув вина.

- Не балагань, Иван.

- Да - нет, я - серьезно! Я ведь знаю твои... вкусы. Если б моя воля, я бы специально для тебя устроил целую серию катастроф, войну, землетрясение, глад, мор, потоп - помогай людям, Тося!

Вздохнув, Таисья тихо сказала:

- Дурак.

- Нет, - возразил Дронов. - Дуракам - легко живется, а мне трудно.

- Не жадничай, легче будет.

- Спасибо за совет, хотя я не воспользуюсь им. И, подпрыгнув на стуле, точно уколотый гвоздем, он заговорил с патетической яростью:

- Клим Иванович - газету нужно! Большую де-мо-кра-ти-че-скую газету. Жив быть не хочу, а газета будет. Уговаривал Семидубова - наиграй мне двести тысяч - прославлю во всем мире. Он - мычит, чорт его дери. Но чувствую - колеблется.

- Я бы в газете - корректоршей или конторщицей, - помечтала Тося.

А в общем было скучно, и Самгина тихонько грызли тягостные ощущения ненужности его присутствия в этой комнате с окнами в слепую каменную стену, глупости Дронова и его дамы.

"Почему я зависим от них?" Минут через пять он собрался уходить.

- Значит - завтра ищем квартиру? - уверенно сказала Таисья.

- Да, - ответил он.