Жизнь-копейка (СИ)

   Теперь всё чаще она стала задумываться над тем, почему её опекуны никогда не поговорят с ней о том же? Ведь, после такого разговора, она ещё лучше бы мыла ту же посуду или пол, протирала пыль или ещё что-то делала. Сейчас, попросили бы её что-то сделать Николай Васильевич или Анна Сергеевна, так она для них сделала б всё невозможное. А тут, с грустью думала она, совсем ничего не хочется делать, так как умом она уже понимала, что в этой семье их труд эксплуатируется самым бесстыдным образом. Даже в бане все моются по субботам, а тут только в воскресенье. И всё почему, потому что тут и баню топят они - дети, и моют, и убирают её, а в субботу они учатся и просто не могут успеть всё это сделать. Их опекуны живут, как барин с барыней - только указания дают: что и как сделать, куда положить, откуда взять, куда отнести, как выгладить, куда повесить и т.д., и т.д.

   Только в бане Оля оказывалась на короткое время в совершенно расслабляющей обстановке. Она ходила мыться после всех и ходила одна. За это она была благодарна судьбе. Ещё только войдя в предбанник, на неё начинал действовать расслабляюще специфический запах парного воздуха. Она закрывала дверь на крючок и с этого мгновения чувствовала себя, как в Раю.

   В мгновение ока она выскальзывала из своей одежды и оказывалась наедине со своей наготой, которую стала ощущать всё острее и острее. В это время в ней зарождались какие-то новые, ещё неведомые ранее ощущения. Она проводила рукой по своему телу, и от этого прикосновения всё замирало внутри. Потом она осматривала себя и видела, что её девичьи груди были совсем маленькими, да и вся фигурка ещё довольно угловатая - не такая гибкая, как у девушек в кино. И Оля спокойно констатировала про себя, что всему своё время, как говорила Анна Сергеевна, и что это время у неё ещё впереди.

   Но тут же она вспомнила, как Анна Сергеевна показывала ей упражнения для ступни, чтобы развивать в ней высокий подъём, придающий женской ступне особый шарм. У самой Анны Сергеевны ступня была удивительной формы, как у бывшей гимнастки, и даже сейчас, когда она была уже в старческом возрасте, красота её женской ножки оставалась и невольно приковывала к себе взгляд. Оля встала на цыпочки, прошла несколько шагов по половице, потом опустилась и посмотрела на свою ступню. Пока в ней не было той подъёмной выраженности, как у Анны Сергеевны, но Оля уже использовала каждую удобную минутку, чтобы вставать на цыпочки и даже ходить на них.

   Далее следовал обряд омовения, который стал таковым с самого раннего детства или ещё раньше, как говорил однажды Николай Васильевич. Она намыливала и выполаскивала волосы, и делала это с особой тщательностью. Потом умывалась вся. Когда же её рука с мочалкой или без оказывалась в её промежности, она вновь испытывала небывалые ощущения, которые напоминали ей о том, что в будущей, взрослой жизни она будет испытывать головокружительные ощущения, только не нужно торопить время, как говорила Анна Сергеевна.

   У неё появились теперь жизненные учителя и наставники, которым она верила и от которых хотела перенять всё самое хорошее. Тут же Оля вспомнила, что её новые наставники или друзья даже музыку слушают совсем другую и песни у них другие. Одеваясь, она вспомнила колыбельную песню, которую слышала у них. Пел какой-то старый певец, кажется, Лемешев. Но голос у него был ангельский - не то, что у современных шансонье, которые так нравятся опекунам. Оля из чувства протеста и неприятия ничего ихнего не принимала душой и ненавидела эти хриплые голоса и их зековскую манеру исполнения. А Лемешев её покорил с первых звуков. А когда она услышала: "Спи, мой Воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой Звоночек родной", - слёзы сами накатились на глаза и дыханье перехватило. Никто, нигде и никогда ей таких песен не пел. И даже сейчас она не могла удержать слёзы - так на неё действовала обычная колыбельная, которой она до этого никогда не слышала.

   Оля не торопилась. Она знала, что сейчас уже все ужинают, но она не любила есть со всеми и, если представлялась возможность поесть одной, она не отказывала себе в этом удовольствии. Тем более, что всё равно ей всегда приходилось мыть посуду после всех. И даже в воскресенье, после бани, почти сразу, она будет это делать беспрекословно. Мыться же после ужина ей запретила мачеха, так как Оля, вернувшись из бани могла побеспокоить её. Эта особа вела себя с ней, как помещица с крепостной крестьянкой. И поскольку её сводных братьев это не касалось впрямую, они никогда за неё не заступались. Вот почему Оля и с ними держалась на расстоянии, не впуская их в свою внутреннюю духовную жизнь.

   Тем ни менее, пока она дошла до дома, то успела снова подумать о своих новых неожиданных друзьях Николае Васильевиче и Анне Сергеевне. Думать о них было приятно.

   Эти люди теперь стали её надеждой и опорой в жизни. Даже пока то немногое, что они для неё делают, сделало её жизнь более сносной - она обрела смысл.