Жизнь Кости Жмуркина

— Плодовитый ты, братец! Небось у тебя вся станица в соавторах? — грубовато пошутил Чирьяков, которого концепция романа (первым человеком, оказывается был не Адам, а Иван, ну и так далее) вполне устраивала.

— А то! — ответил за Бубенцова Вершков. — Мне, например, сразу ясно, какую именно главу написал табунщик Анисим, какую счетовод Онуфрий, а какую бабка Глафира. Артельный подряд.

— Все бы хорошо… — глядя в потолок, сказал доморощенный эстет Балахонов. — Безусловно, такая литература тоже имеет право на существование. Но вот с философией, которой напичкан твой роман, не все обстоит гладко… И дело даже не в том, что всю эту философию ты украл у одного очень достойного человека. Алексей Толстой крал налево и направо. Что у Блаватской, что у Берроуза… Но он-то умел сплавить чужое со своим. А философия твоего романа похожа на кавалерийское седло, которое надели на корову. Причем на корову, саму по себе довольно удоистую. Я хочу сказать, что эта корова вполне могла бы обойтись и без седла.

— Я протестую! — пришел на выручку Бубенцову Чирьяков. — Я не знаю, что вы там имеете в виду, но если философские идеи изъять из романа, он сильно потеряет.

— В весе! — ехидно добавил Вершков.

Поскольку других серьезных возражений не поступило, роман был рекомендован к печати. В заключительном слове сам Верещалкин похвалил Бу бенцова и сказал, что «Синдбад» скорее всего будет представлен к литературной премии имени Самозванцева.

— Слушай, друг, а куда ты собираешься деньги тратить? — поинтересовался наивный Завитков. — Сорок печатных листов по тысяче рублей каждый… Это же получается две машины «Волга»!

— Куплю «бэтээр» для родной станицы, — признался Бубенцов. — Со строевыми лошадьми у нас туговато.

— Разве «бэтээры» продаются?

— На Кавказе все продается.

Поняв, что заседание закончилось и ничего интересного сегодня уже не случится, семинаристы толпой поперли к выходу.

Костя с ужасом понял, что про него просто забыли. Неужели все труды бессонной ночи пошли насмарку!

Расталкивая уходящих, он бросился к сцене, возле которой мэтры, оживленно переговариваясь между собой, ожидали, когда публика рассосется.

— Я рассказ принес! — обращаясь к Верещалкину, выпалил он. — Вы же сказали… Вы же обещали…

К чести директора ТОРФа, он обладал хорошей зрительной памятью, да и от слов своих отказываться не собирался.

— А-а, Жмуркин… — сказал он, переглядываясь с соратниками. — Так и быть, послушаем вас. Надеюсь, это не отнимет много времени.

Костя оказался один против Топтыгина, Чирьякова, Верещалкина, Кишко и Крестьянкиной — голый среди волков. Хорошо хоть, что Савлов вновь проигнорировал заседание семинара.

Чтение рассказа происходило в гробовой тишине, лишь изредка нарушаемой урчанием, доносившимся из желудка Чирьякова. Возможно, это давала о себе знать живая вода, недавно принятая почетным кроманьонцем. Никто ни разу не перебил Костю и никаким образом не выразил свои впечатления.

— Похоже, вы мои советы восприняли буквально, — сказал Верещалкин, когда Костя умолк. — Все есть. И техническая идея, и борьба за ее внедрение, и исторический фон, и оригинальная форма. Только рассказа нет. Это даже не юмореска. Это какая-то шуточка на уровне студенческого капустника.

— И смею заметить, шуточка весьма злая, — добавил Топтыгин. — Что вы имели в виду под политическими трудностями, которые могут возникнуть в результате сокращения посевных площадей под ячмень и эти самые… как их… фиги?

— Ничего не имел, — честно признался Костя.

— Так ли уж? — произнес Топтыгин с непонятной иронией. — А под Департаментом палачей, у которого раздуты штаты?

— Клянусь — ничего! Дело ведь происходит в Древнем Египте.

— Нам-то зачем голову дурить! Знаем мы эти Египты, в которых правят набальзамированные трупы. Намеки весьма прозрачные, — сказал Верещалкин. — Я про кукиш в кармане вчера упомянул, а вы в рассказ фигу вставили… Ловко! Вот ты, Элеонора, скажи, может подобный рассказ пройти через Главлит?

— С утра не может, — зевнула Элеонора. — А после обеда, когда они уже водочки откушают, вполне возможно.

— Следовательно, ты рекомендуешь его к печати?

— Не-е, — покрутила головой Элеонора. — Хватит с нас и одного Вершкова. Да и не люблю я рассказы, где нет ни слова про любовь.

Мало того, что Косте загоняли под лопатку нож! Так этот нож еще продолжали дергать и поворачивать в ране, причиняя все новые и новые страдания.

— А что это у вас такое? — Крестьянкина неожиданно потянулась к стопке «Вымпелов», которую Костя продолжал сжимать под мышкой.

— Так, ерунда… — пробормотал он. — Журнальчик один… Я в нем когда-то печатался.

— Посмотреть можно?

— Пожалуйста. — Он хотел сказать «подавитесь», но сдержался. Лично Крестьянкина ему ничего плохого пока не сделала.

Она тем временем бегло полистала журнал, передала его Чирьякову, а сама потянулась за новым. Скоро все углубились в чтение, тем более что «Вымпелов» хватало. Смелые допризывники, рожденные фантазией Кронштейна, оккупировали страницы восьми номеров подряд.

— Нормально! — захохотал вдруг Чирьяков. — Отменно сказано!