Жизнь, которая не стала моей

– Шейла у нас одна из лучших, – тихо пояснил Эндрю, ведя меня по коридору. – Молли семь лет, а Риэйдже десять. Они у нее уже почти год. Приятные девочки, вы с ними справитесь.

Он явно нервничал, и я поняла, как он хочет, чтобы начало прошло без сучка без задоринки.

– Начнем с Молли? – уточняю я.

Он кивнул.

– Она почти потеряла слух в четыре года, тяжелая инфекция и неудачное лечение. Жила с матерью, но у матери появился бойфренд, и ситуация в доме сложилась опасная для девочки. Ее забрали до тех пор, пока мать не избавится от этого человека. Молли почти не общается с другими детьми и заметно отстает в учебе, потому что не хочет участвовать в занятиях. Осенью она снова пойдет в выпускную группу детского сада – с детьми на год, а то и на два года младше. Она как раз одна из тех, за кого я боюсь.

– И ей не ставили имплант?

– При ее форме нарушения слуха имплантов не ставят, – ответил он. – Она общается главным образом на языке жестов, но я стараюсь учить ее читать по губам и говорить вслух. Мне кажется, это способствует социализации. Может быть, вы сумеете заняться с ней развитием речи, если она к этому готова.

Дверь была немного приоткрыта, Эндрю вошел первым и остановился перед Молли – бледной маленькой девочкой с прямыми соломенными волосами. Его руки пришли в движение, и я видела, как на лице девочки мгновенно сменяются подозрение, радость, настороженность. Одна против всего света – но хотя бы капельку доверяет Эндрю, подумала я.

– Привет, Молли! – вслух дублировал Эндрю то, что сообщал ей жестами. – Это Кейт, мой друг. Музыкальный терапевт. Она хочет познакомиться с тобой.

Лицо Молли помрачнело.

– Нет! – резко выговорила она со странным акцентом, «е» почти как «я». Она что-то ответила Эндрю, но я не сумела прочесть ее жесты. Эндрю покачал головой.

– Знаю, ты не любишь терапевтов, – проговорил он вслух, продолжая разговор на языке жестов. – Но Кейт не такой терапевт, не врач. Она музыкант.

Молли с подозрением оглядела меня и ответила Эндрю на языке жестов. Эндрю обернулся ко мне:

– Молли мне не верит.

Я кивнула и раскрыла свою сумку. Основная задача музыкальной терапии – научить ребенка общаться, но для начала нужно завоевать его доверие.

– Тогда придется мне самой играть, – небрежно заметила я. – Или Эндрю будет играть со мной.

Он быстро перевел мои слова на язык жестов, и я протянула ему ручной ксилофон с палочками. Я вытянула из мягкого чехла за спиной гитару и сыграла первые ноты песенки «У Мэри есть овечка». К моему удивлению (и облегчению), Эндрю подхватил и ритмично отстукал на ксилофоне следующую музыкальную фразу.

– Учился в детстве на пианино, – ухмыльнулся он, поймав мой недоуменный взгляд. – Но, боюсь, этим мой репертуар исчерпывается.

Я рассмеялась, и мы оба оглянулись на Молли, продолжая играть. Она таращилась на нас, слегка приоткрыв рот. В следующее мгновение она протянула руку и сказала вслух:

– Мне! – А поскольку я не отреагировала, она затопала ногами и обратилась к Эндрю на языке жестов.

– Конечно же Кейт даст тебе поиграть, – сказал Эндрю и вслух, и на языке жестов. – Но просить нужно вежливо.

Девочка сделала мне какой-то знак, и Эндрю мягко подсказал:

– Она просит инструмент.

Переводя взгляд с одного из нас на другого, Молли добавила вслух:

– Пожалуйста!

– Молодец, Молли! – кивнул ей Эндрю. – Кейт?

Улыбнувшись девочке, я вручила ей маракасы, и она приняла их – можно сказать, почтительно. Пару раз встряхнула, потом перевернула, разглядывая, словно пыталась понять, где тут прячутся звуки и вибрация. Лицо ее сделалось торжественным, она сказала Эндрю: «Готова». Вышло у нее «гутува», и я начала понимать, какая нас ждет работа.

Я вновь начала подбирать на гитаре «У Мэри есть овечка», очень медленно, а Эндрю вторил мне на ксилофоне. Молли с минуту следила за нами, а потом сделала нечто удивительное: она аккуратно отложила один маракас и, держа в руке второй, подошла ко мне. Я продолжала играть, внимательно следя за девочкой. Сначала она легонько встряхнула маракас, потом потянулась левой рукой к струнам на грифе гитары. Глаза ее расширились: она почувствовала вибрацию. Прикосновение ее пальчиков к струнам изменило ноту, но я не стала ее останавливать: пусть Молли и об этом догадается сама.

Минуту спустя она начала встряхивать маракасом, точно попадая в ритм, и я обрадовалась: у девочки врожденное чувство ритма, нам будет совсем нетрудно развить этот талант и обратить его на пользу вербальной коммуникации.

Когда мы наигрались, повторив припев раз двенадцать, Молли вновь вопросительно поглядела на меня. Я поставила гитару и сказала ей на языке жестов: «Ты молодец», – выучила эту фразу днем во время обеденного перерыва.

Ее личико на миг просветлело, но улыбка тут же исчезла, и, к моему недоумению, девочка поглядела на меня со злобой. Обернувшись к Эндрю, она что-то сказала ему.

– Нет, Молли, – сказал он и голосом, и пальцами, – мы тебя не бросим. Кейт снова придет через неделю. Верно, Кейт?

Я закивала изо всех сил.

Молли подозрительно присматривалась ко мне. Потом что-то еще спросила у Эндрю.