Жизнь Лавкрафта

   Обращаясь к творчеству Лавкрафта, я не надеюсь дать ему всестороннюю оценку, но могу лишь затронуть некоторые элементы, непосредственно связанные с его жизнью и мышлением. В его сердцевине лежит космицизм - изображение безграничных бездн пространства и времени и смехотворной незначительности человечества по сравнению с ними. Эту идею Лавкрафт выражал более мощно, чем любой автор до или после него, и это - его собственный вклад в литературу. И все же, его беллетристика, как это ни парадоксально, была раскритикована близорукими критиками именно на том основании, что ей не хватает "нормальных" человеческих характеров и отношений - что она холодная, безличная и отчужденная. Это именно так, и в этом ее главное достоинство. Нельзя быть одновременно космическим и человеческим. Если вам нужны трогательные картины семейного счастья или играющих детей или людей, работающих в офисе, не стоит обращаться к сочинениям Лавкрафта или По или Бирса или любого другого автора ужасов (кроме, быть может, сверхестественных мыльных опер Стивена Кинга или Чарльза Л. Гранта). И все же, острота, с которой персонажи Лавкрафта реагируют на ощущение космической незначительности, придает его работам искреннее эмоциональное звучание. Когда рассказчик ­"Тени над Иннсмутом" узнает, что он сам - один из монстров, от которых он так рьяно спасался; когда профессор Пизли в "За гранью времен" видит рукопись, которую он писал миллионы лет назад... во всей литературе мало найдется моментов, которые вызывали бы у читателя столь сложную смесь эмоций - ужаса, смятения, жалости, величия и не только.

   С этой же жалобой на отсутствие "нормальных" людей связано утверждение, что Лавкрафту "в диалогах медведь на ухо наступил". Отсутствие праздной болтовни в его историях - еще одно большое достоинство, ибо это не только создает лаконичность, сравнимую лишь с По, но и снова смещает фокус произведения с человеческих характеров туда, куда следует - на фантастические феномены, которые Лавкрафт считал подлинными "героями" своих рассказов. Лавкрафт смело бросил вызов наиболее устоявшейся догме искусства - что именно и исключительно люди должны быть в центре внимания в любом художественном произведении; и его пренебрежение "человекоцентричной позой" - несказанно необычно и приятно.

   Аспект творчества Лавкрафта, вызывавший наибольшую полемику, - его стиль, который критики титуловали "напыщенным", "неестественным", "многословным" или "вымученным", в зависимости от обстоятельств. И снова это - вопрос вкусов и предпочтений. Хотя Лавкрафт восхищался лаконичной элегантностью Аддисона и Свифта, он и сам знал, что рано впитал авторов, которые писали куда более плотно - Сэмюэля Джонсона, Эдварда Гиббона, Эдгара Аллана По и, из более поздних, лорда Дансени (хотя проза последнего в действительности очень чистая и "аддисонианская", несмотря на экзотическую тематику) и Артура Мейчена - так что этот стиль, внешне выглядящий искусственным, был для него ­естественным, что может подтвердить любой читавший его письма. В его рассказах, что и говорить, есть некоторая высокопарная избыточность, но ведь ясно, что Лавкрафт добивался определенного эффекта - пытался превратить текст в своего рода заклинание, когда бы атмосфера, порождаемая словами, создавала странное и пугающее ощущение реальности нереального. Сейчас, когда сухая проза Хемингуэя и Шервуда Андерсона расцениваться как самоочевидно лучший и единственный правильный стиль для всех художественных работ ­независимо от темы, мы, наверное, более, чем предыдущее поколение, готовы воздать Лавкрафту должное как автору, пишущему в "восточном" стиле.

   Что отличает стиль Лавкрафта от всех остальных, - так это смешение научной четкости с пышной риторикой в духе Эдгара По. Понравится результат или нет, зависит исключительно от характера читателя: многим - особенно тем поклонникам научной фантастики, что привыкли к более примитивному стилю, сосредоточенному на передаче идей, а не на атмосфере - вряд ли, и это их право. Но, несомненно, ни один читатель не сможет заявить, что в своем окончательном виде (в последние десять лет жизни автора) этот стиль не достиг чрезвычайно мощной эмоциональной силы. Лавкрафт бесспорно был мастером, а не рабом, своего стиля. Он точно знал, что делает. Конечно, это довольно тяжелый стиль для тех, кто не привык к насыщенной атмосфере; он требует от читателя усилий и интеллекта. Но едва ли хоть один хороший автор "легок" для чтения. Называющие Лавкрафта "многословным" из-за этой плотности стиля, кардинально неправы: по сути, эта плотность позволяет достичь невероятной компактности изложения, так что даже его вещи почти романного объема обладают целостностью рассказа, а ряд новелл - богатством и значительностью полномасштабных романов. В лучших вещах Лавкрафта редко встретишь лишнее слово; и каждое слово вносит свой вклад в окончательный результат.