Жизнь Лаврентия Серякова

В августе, получив отпуск, в граверную стал часто приходить семнадцатилетний сын Константина Карловича, Михаил. Днем он писал акварелью натюрморты, а вечером набрасывал очень похожие портреты граверов. Скоро все заметили, что отец сдержанно относится к рисункам Михаила, а затем пронырливый Бернард узнал у Клодтовой прислуги, что уже не первый год сын добивается разрешения бросить Горный корпус и поступить в академию. Но полковник требует, чтобы сначала получил диплом инженера, а потом уже делал что хочет.

— Небось нам о преданности искусству толкует, а сына, как деспот, в академию не пускает! — возмущался Бернард.

— Полноте, никакой он не деспот, — возражал Линк, — а именно оттого, что сам испытал, хочет, чтобы у сына был всегда верный кусок хлеба.

— Но сколько ему будет лет, когда получит полное образование? — горячился Бернард. — В тридцать лет кончать академию?

— Во-первых, когда он курс окончит, ему будет всего двадцать один год, — рассудительно отвечал Линк. — И если он истинный талант, то при поддержке того же отца отлично справится с академией. А затем, ведь вам известно, что знаменитый портретист Боровиковский служил вначале офицером, Федотов — тоже офицер, но картины пишет отличные, Венецианов был землемером, а разве вас не восхищают его крестьяне? Я хочу сказать, что чем ближе художник увидит жизнь в начале своего поприща, тем глубже будет его искусство. Нельзя, не выходя из мастерской, что-то похожее на жизнь родить.

— Ни Федотова с его чиновниками, ни Венецианова с мужиками я не поклонник! — петушился Бернард. — Подлинное искусство — в строгости форм, в пластичности, в гармонии красок. Возьмите Брюллова, Бруни, лучших европейских мастеров. Все они учились с ранней юности, не знали другого дела, жили и живут в мире прекрасного!

— Ах, lieber Мориц, это старо! — замахал рукой Линк. — Передовые умы считают теперь, что искусство, отдаленное от окружающей жизни, — ерунда. Очень сожалею, если вам больше нравятся Ахиллы и Гекторы, чем, скажем, «Кавалер» Федотова, в котором всякий видит мелкое чванство, талантливо осмеянное. Так вы договоритесь, что следует опять принимать в академию чуть ли не грудных деток и воспитывать в храме искусства, чтобы не знали, как пансионские девицы, где растет хлеб и какие у крестьян избы бывают…

— Но вы же слышали, как сам Константин Карлович требовал, чтобы все силы и все время художника были отданы искусству, — не унимался Бернард. — Как же согласовать это с его отношением к сыну или с вашим утверждением, что художнику не мешает быть сначала офицером или землемером, начать учиться искусству под тридцать лет и разрываться между живописью и службой? Этак Серякову тоже нужно было дожидаться, когда его произведут в прапорщики, и тогда только поступать в академию. А ведь мы все радуемся, что ему это удалось раньше.

— Художником должен быть сознательный человек, — по-прежнему хладнокровно отвечал Линк. — Он должен понимать, что и для какой цели делает, а не просто любоваться красотой нагих тел, небесных сводов и летающих бабочек. Я не отрицаю таланта Брюллова и Бруни, которых учили с детства, но думаю, что угадать в ребенке настоящие способности к искусству очень трудно, а потому многие из обучавшихся в старой академии оказывались ни на что не способными в зрелости.

Такие споры между Бернардом и Линком бывали часто, но, в общем, не нарушали товарищеского духа артели. Кюи откровенно не слушал их, не интересуясь, как он говорил, «немецкими турнирами в отвлеченностях». А Серяков хоть и слушал внимательно, но, по робости, не вмешивался, тем более что Линк, которому он всегда сочувствовал, сам умел за себя постоять.

Раза два в месяц артель посещал Башуцкий. Летом он жил на даче в Петергофе, но часто приезжал в город, чтобы бывать в должности и хлопотать по множеству разнообразных дел. С наступлением осени, когда началась светская жизнь столицы, он заезжал обычно часов в восемь — девять вечера, по дороге на какой-нибудь раут или бал, более обычного сияющий, в щегольском фраке. Однако умел держать себя просто и добродушно, рассматривал доски, пил с граверами чай, говорил о статьях, которые предполагалось поместить в «Иллюстрации», о новостях техники, к которой питал слабость. А однажды рассказал, как в молодости с одним приятелем, одетые в шинели своих лакеев, они пускались в «этнографические экскурсии» по простонародным харчевням, и, тут же представив в лицах несколько встреч с подгулявшими мастеровыми, отлично подражал крестьянскому говору.